Ольга Колодзейская - Театральный кошмар. Несколько дней из жизни начинающего драматурга

– Бордо – сказал он и пригубил первый.

– Я пришел помочь, а не отравить.

Вопрос правильного обращения к Мефистофелю снова всплыл в моей голове. Ни одна идея не могла прижиться, все было не то. Иногда мой язык не держится за зубами и я начинаю говорить быстрей, чем мысль сформировалась. Этот прием очень выручал меня в школе и выдавал во мне уверенность. Я быстро вдохнула.

– Мефи… – я осеклась на полуслове, понимая, что вопрос по поводу «ты-вы» еще не решен.

– А что, мне нравится – отозвался князь тьмы, разрезая мясо.

Я глотнула вина для храбрости. Внутри меня зрели сотни вопросов, но я никак не могла собраться с мыслями.

– Тема пьесы – великолепна. – Мефистофель, грациозно держа бокал, закинул ногу на ногу.

«Божественна» – вертелось у меня внутри.

– Нет, люди не привыкли думать лил начинают это делать слишком поздно. Для кого-то жизнь может и не повториться, а в остальном я согласен.

– В чем? – во мне проснулось писательское любопытство.

– Оттаяла, наконец – начал Мефистофель. – В том – продолжал он, – что люди живут, удовлетворяя собственные желания.

Совершенно неожиданно я вступила в разговор.

– Да – согласилась я. – Людей останавливает страх, они боятся ада.

– Как это знакомо, люди всегда боялись работы. Святых нет и без работы над ошибками нет решения, что ждет дальше.

– Люди запутались.

Мой ответ совершенно меня озадачил. Я была уверена, что в этом споре буду занимать позицию человечества.

– Люди глупы – сказал мой собеседник, внимательно вглядываясь в переливающиеся винные искры.

– Почему?

– Они так и не нашли ответ на вопрос.

– О смысле жизни? А разве можно его найти?

– Они и не пытались.

Казалось, Мефистофель испытывает разочарование. «Ему-то какая польза?» – подумала я.

– Мне все равно, им – нет. У них кошачья позиция. Каждый уверен, что ему положено перевоплощение и что будет их не меньше девяти. Люди считают, что вправе требовать не проходить работу над ошибками. Все будто сговорились считать Бога добрым папочкой, которого все человечество держит за идиота. Не я отвечаю, куда уходит душа и не я отвечаю за новые перевоплощения, принцип главенства, знаете.

Мефистофель сидел, отпивая вино по глотку, философски глядя в окно.

– Люди пытаются… – робко начала я.

– Что, пытаются? – снова рыжая бровь взлетела, выражая неподдельное удивление.

– Найти смысл – я осмелела.

– Люди либо философы, либо дураки.

– Как это? – я чувствовала, что теряю нить разговора.

Мефистофель понял, что есть вещи, которые нужно объяснить мне с начала. Он вздохнул, поставил на стол бокал и подался вперед.

– Философы – это те, кто пытаются, что-то делают, ищут себя. Чудаки, которые путешествуют, они не боятся менять жизнь.

– А дураки?

– Таких много. Это жертвы страха. Мир для них – враг. Они боятся всего, живут в окружении правил и главная цель для них – физическое существование.

– Инстинкт самосохранения – нахожу оправдание.

– И не больше. Они боятся жить, боятся мечтать.

– Нет – отвечаю, – они мечтают. О том, чтобы вырастить ад, помогать другим.

– В пьесе? Да, правильно, но они начинают это делать после физической жизни.

Я смотрела в окно. Мне хотелось сказать что-нибудь в защиту человечества, в моей голове даже начинали созревать мысли, но я понимала, что проиграю спор.

– И это правильно.

– Что, правильно? – осведомилась я.

– Финал пьесы. Не надо им помогать.

Теперь мне не нужно было переспрашивать, все и так было понятно. В финале я хотела дать зрителям возможность подумать, поразмыслить. Выполнено задание или нет? Кто из пассажиров выжил и чья душа нашла перевоплощение?

– Бал – это проверка, они должны сами все о себе понять.

Князь тьмы снял пиджак и закатал рукава рубашки. Я вспомнила Веру Ивановну. Эта особа живо предстала передо мной и я вспомнила, как настойчиво она защищала себя. Я подумала, что именно Вера Ивановна с ее непримиримой позицией могла бы быть достойным оппонентом в этом споре. Я улыбнулась сама себе, представляя эту картину.

На столе появилась чашка ароматного чая. Мы долго молчали.

– Красивый вечер – начала я.

– Она грустная – тем же тоном сказал Мефистофель.

– Почему?

Я даже не спросила, о ком идет речь, я знала.

– Ждет затмения.

В теле чудовищная усталость отозвалась немотой. Внутри еще кружили вопросы, но смысла их уже нельзя было разобрать. Гул становился все тише, чувствовалось опустошение. Я поблагодарила моего визави за ужин, твердо решив спросить назавтра все, о чем хотела и закрыла глаза.