Светлана Кузина - Двенадцать полнолуний

Иногда они ходили в зоопарк, который ассоциировался у Яны с вечным праздником, и там тоже продавалась сахарная вата. Наверное, в парк и на прогулки девочка ходила не только с мамой, но и с папой, но папа почему-то не запомнился. И уж точно они гуляли не только летом, но и зимой, а также слякотной ленинградской осенью и в пасмурные дни, но память четко оставила в сознании Яны исключительно солнце, зелень и голубое небо, которых в Ленинграде, а потом уже снова Петербурге было на самом деле так мало!

Яна помнила свои красивые платья – много, много, она меняла их в сад каждый день. Два дня подряд в одном и том же платье? Ни за что! Платья помнила, а сад не помнила совсем. Разве что эпизод, когда мама в три года привела Яну в первый раз и во время танцевального часа от нее потребовали поменять туфельки на чешки.

– Ни за что! – плакала тогда Яна, буквально рыдала, сидя на полу у своего шкафчика и не давая снять с себя туфли – чешки были такими некрасивыми! Кажется, потом ее все-таки убедили, но уже позже, долгое время Яна занималась в туфлях, вопреки всем правилам. А еще она любила уходить во время прогулки в самый заброшенный домик на территории садика, чтобы играть там в одиночестве. Яне было скучно среди сверстников, а одной, в своем придуманном мире, очень хорошо.

Образ папы ассоциировался у Яны почему-то с зимой. Она ходила в дом пионеров, что располагался в Аничковом дворце, на танцы, а мама Неля ждала ее внизу. Но часто, когда они выходили одетые, им навстречу шел папа. Яна знала, что так будет, однако каждый раз удивлялась, визжала, бежала к нему, бросалась на шею и радостно смеялась. Папа кружил ее, перед глазами мелькали огромные елки с заснеженными лапами, а где-то там, далеко-далеко наверху было темное ленинградское небо. Они шли по Аничкову мосту, сворачивали на Рубинштейна, проходили мимо дома, где когда-то жил Достоевский, и они с папой рассеяно смотрели на окна, будто он мог там появиться сейчас и запросто помахать рукой. Яна спрашивала, кто это и слышала в ответ, что писатель, но ей читать его рано, чуть позже, в старшей школе, она обязательно познакомится с его творчеством. Яна обижалась – она бегло умела читать с четырех лет, неужели не осилит? Однажды, оставшись в комнате одна, подвинула стул к книжному шкафу и довольно быстро нашла целую полку с произведениями Достоевского. Девочка вытащила книгу наугад, полистала и, ничего не поняв, поставила обратно. Мама была права, надо подождать, пока она станет старше.

Улица Достоевского, где жила семья Никитиных была одна из самых мрачных в Ленинграде, но Яна очень любила возвращаться сюда темными зимними вечерами, между папой и мамой, держа их обоих за руки, крепко-крепко. С ними ей было совсем не страшно.

Еще она помнила, как стояла с мамой в очереди в детский мир, где выбросили – какое смешное слово «выбросили» – немецких пупсов. Яна всегда представляла себе, что выбросили – это сложили в коробки и выставили на улицу за ненадобностью, хотя, конечно, в силу специфики того времени знала, что значит в продажу поступил какой-то ценный товар и надо как можно быстрее пойти и постараться купить его. А еще обязательно будет очередь. Стоять в очереди было интересно – Яна любила слушать взрослые разговоры, а там все непрерывно общались. Только девочка переживала – достанется ли им кукла, ведь сколько народу собралось! Кто-то из начала очереди передал, что кукол будет всего двадцать и люди недовольно зашевелились, а Яна отошла в сторону и пересчитала стоявших. Народ двигался, кто-то был с детьми, некоторые по двое, Яна сбивалась, но все равно каждый раз получалось больше двадцати. Она украдкой вздыхала и возвращалась к маме. Эта кукла была ее мечтой, поэтому у кого-то, сама не зная у кого, Яна мысленно просила "пожалуйста, пожалуйста, пусть нам достанется! Всего одна!" И кукла действительно досталась и им и тем, кто стоял после, видимо, их было все-таки больше двадцати. Яна взяла ее в руки и уже не отпускала ни на миг:

– Это мой ребеночек. Мальчик, – заявила она.

– Почему мальчик? – удивилась мама Неля, – Обычно играют в девочек – платьица, рюшечки, бантики.

– Мне не нравятся девочки, – серьезно ответила Яна, а мама снова расхохоталась и почему-то сказала.

– Может, ты и права, мальчики – это хорошо. Хотя ты у меня девочка, и я тебя очень люблю!

Яна важно кивнула и прижалась к маме. Она очень-очень любила ее и иногда ночью просыпалась со страшной мыслью, что с мамой может что-то случиться. Она слышала истории о том, как умирали молодые женщины, например, одна мамина знакомая разбилась в такси, накануне свадьбы. Подумать только! Ее хоронили в свадебном платье. Все это мама Неля рассказала, конечно, не Яне, а соседке снизу, с которой оставляли четырехлетнюю девочку, пока родители были на похоронах. Но Яна все прекрасно слышала и поняла. Ей никто никогда не говорил про смерть и не объяснял про нее, но она откуда-то знала, что это непоправимо и необратимо. Значит, мамина подруга, которая собиралась замуж, больше никогда не вернется и свадьбы не будет. Яна тихо играла в углу под присмотром соседки и пыталась представить себе несостоявшуюся невесту в платье и фате в гробу и даже досадовала на маму – почему та не взяла ее на похороны? Яна вела бы себя исключительно хорошо и тихо, она же все понимает! Все же любопытство в таком возрасте способно пересилить любой страх на свете.