Михаил Долманов - Больница

Сделав несколько пробных фотографий и не получив от этого удовлетворения, Виктор решил больше не заострять своего внимания на уличной феерии, а сразу пройтись по помещениям, чувствуя, что именно там ему предстоит сделать главные кадры в этом месте. Сфотографировав напоследок крупным планом надпись про Лелю, он направился в проем, служившей теперь дверью.

Внутри больница ничем не отличались от того, что было снаружи. Те же изрисованные стены (тут самой броской надписью была: «Лампоголовый Тихонов»), колотый кирпич вперемешку с окурками и битым стеклом устилал пол. Кое-где на полу уже раскинулись полянки сорняков, но в целом здание еще можно было назвать крепким. При желании, и хорошем капиталовливании в него, оно могло еще послужить на благо обществу десяток-другой годков.

Молодой человек, медленно (сегодня у него все получалось медленно) пробираясь по кирпичным завалам, обходил комнату за комнатой, выискивая нужные ракурсы и без конца щелкая затвором своего фотоаппарата, представляя какие эффекты подойдут для каждого фото, и для какого заказа оно может подойти. Каждый сделанный снимок был сродни биению сердца, дающий жизнь и свободу в мире правил, норм и ограничивающих рамок, как доказательство того, что у нас еще есть какие-то свободы и права что-то решать и выбирать. Сделав достаточное количество снимков на первом этаже, да и вообще для этого места, он решил мельком пробежаться по второму, чтобы осмотреть помещения, удовлетворить собственное любопытство и окончательно убедиться, что в этом месте нет никаких отличий от точно такой же рухляди, ожидающей сноса, где-нибудь под Нижневартовском или в другом уголке нашей необъятной Родины.

Без труда преодолев завалы на лестнице, фотограф поднялся наверх. Вопреки ожиданиям второй этаж оказался относительно нетронутым, даже надписи на стенах тут казались какими-то неуместными и лишними, с учетом, что на стенах кое-где еще держалась «родные» побелка и облицовка. Пол был чистым (если не брать в расчет грязь и землю, занесенную с улицы ногами «посетителей»). Кое-где, конечно, валялись битый кирпич, стекло и прочие награды от цивилизованного общества, но тут это виделось как что-то лишнее, то, на что воспитанный человек закроет глаза, а невоспитанный поворчит и пройдет дальше. Комнаты (палаты? кабинеты?) были одинаковыми (в центре одной из комнат торжественно лежал недавно использованный презерватив, фотоаппарат не возражал занести в свою память эту картину), пустыми и холодными. Все различия остались в прошлой жизни, и сейчас они все были единым целым, частью этого дома, его внутренними органами и душой, сломленной и брошенной.

Окончательно убедившись, что ничего особенного тут нет (старая улочка представляет намного больший интерес, нежели порушенное былое величие), подойдя к окну самой дальней комнаты, Виктор сделал фотографию ярмарки, все еще не сбавляющую обороты по ту сторону зарослей крапивы. Фотограф уже хотел покинуть это место, как что-то позади него заставило молодого человека обернуться и вздрогнуть от неожиданности. Да чего там скрывать, от страха (секунду назад в комнате никого не было, или, может быть, все-таки было). В его сторону из угла комнаты вышагивал большой пушистый рыжий кот.

– Твою мать! – выдохнул Виктор. – Ох, и напугал ты меня, разбойник!

Фотограф, оттолкнув от себя волну испуга, наклонился и погладил кота, тот замер и пристально посмотрел своими рыжими глазами на человека, словно оценивая того или желая отыскать в нем какую-то одному ему, коту, известную деталь.

– Угостил бы тебя чем-нибудь, приятель, но я сегодня ничего с собой не взял, – сказал парень и направился к выходу, не обращая внимания на то, что кот по-прежнему стоял, полностью замерев, и продолжал глядеть на него.

И тут он понял, что что-то не так, что-то изменилось, но в то же время осталось прежним. Молодой человек остановился на полушаге, пытаясь понять, что все-таки стало другим (или просто ему в очередной раз это показалось – сегодня на него свалилось обилие непонятных чувств и предчувствий), время остановилось вместе с ним, давая возможность увидеть, найти то, что ввело в ступор, и уже решить, как с этим быть и как к этому относиться. Замешательство длилось мгновенье, но это мгновенье тянулось необъяснимо долго (не может же человек по-настоящему стоять, словно идиот, час или даже минуту, пытаясь что-то разглядеть или понять) и было тяжелым. А потом все прошло. Прошло, потому что он увидел. Увиденное принесло облегчение (словно больной чирей прорвался и вся находящаяся в нем гниль вылилась наружу и покинула мучающееся тело), но вместе с ним и страх (желание закричать), такой, который можно испытать лишь ребенком, чувствуя, что под твоей кроватью сидит воображаемый монстр.