Лесса Каури - Фаэрверн навсегда (СИ)

Наверное, с выражением моего лица было совсем плохо, потому что Викер притянул меня к себе, как тогда, на ночёвке в горах, усадил на колени и принялся покрывать поцелуями. А я ощущала себя куклой. Бездушной куклой, которой играет Провидение. Оно было вольно обрядить меня в любой наряд, включая… королевский.

Дрожащими руками нашарила в кармане кулон, протянула Викеру. Тот взял его, кинул взгляд с удивлением.

— Откуда у тебя королевская лилия?

Значит, я не ошиблась.

— А где ты видел такую?

— У Её Величества Атерис. Знак лилии имеют право носить представители дворянства, чей род насчитывает более пяти поколений, у меня тоже такой есть. Но корона в центре цветка указывает на членов королевской семьи.

Я смотрела на цветок с разноцветными лепестками, лежащий в ладони у паладина, и думала, что его, наверняка, касалась мама. Мама… Какое далёкое и непривычное слово. В моей жизни были только отец и вера, а, оказывается, существовала женщина, которая готова была отдать за меня жизнь!

— Ты знаешь молитвы Сашаиссы? — тихо спросила я. — Хоть какие-нибудь?

Он пожал плечами.

— Помню что-то такое…

— Прочти мне, — попросила я, — прочти как стихи, если не можешь воспринимать их святым словом! Пожалуйста… Мне это нужно!

Единый, он думал, что совсем позабыл эти слова, но они лились легко, будто песня, и его разум в этом вовсе не участвовал: гортань, язык и губы помнили то, что Тами милосердно назвала ‘простыми стихами’. Он видел всю степень её потерянности и ужаса, сопоставил факты и догадался о том, чем они были вызваны. Мэтресса Клавдия подделала метрику Тамарис Камиди, вписав в неё имя Асси Костерн! Но зачем? Чью историю она желала скрыть? Тамарис или Асси, появление которой в Фаэрверне, оказывается, покрыто мраком, так же, как и её происхождение?

А у него на коленях плакала та, что по законам Вирховена должна был сидеть на троне вместо шлюхи Атерис. Теперь Викер понимал, зачем был дан приказ паладинам ехать в Фаэрверн, нигде не останавливаясь, а затем немедленно возвращаться в столицу — Файлинн, спустя столько времени каким-то образом вышедший на законную наследницу престола, пытался довершить начатое двадцать пять лет назад.

Интересно было бы посмотреть на выражение его лица, когда он увидел вместо взрослой монахини пятилетнюю послушницу! Однако разговаривая в катакомбах с королевой, Первосвященник вёл себя так, будто оба ждали именно Асси, а Атерис так просто боялась девочки, требовала её немедленной смерти, как гарантии собственного спокойствия. Что-то здесь было не так!.. Что-то не сходилось, и от этого впору было сойти с ума!

Ар Нирн замолчал. Как ни страшно ему стало от всего происходящего, улыбнулся, уткнувшись лицом в рыжие волосы и вдыхая их запах, и прошептал:

— Моя королева…

— Что? — Тамарис смотрела на него огромными глазами. — Что ты сказал?

— Я…

— Никогда не называй меня так, слышишь? — она ударила его ладонями в грудь. — Это недоразумение! Стечение обстоятельств! Мы ошибаемся! Оба!

— Стам Могильщик тоже ошибался, когда говорил тебе правду? — мягко спросил Викер.

В его мире впервые появилось что-то, что нужно было ему самому, безо всяких указаний, и он не собирался никому это отдавать! И отчаянию в первую очередь!

Тамарис сникла. Сердито отёрла мокрые щеки. Забрала у него кулон и спрятала во внутренний карман куртки. Да, она уничтожила документы, но главным доказательством, как оказалось, были не они! Кто видел кулон и читал метрики, а после сообщил об этом Первосвященнику, теперь было не важно. Что делать — вот это действительно важно!

— Что будем делать? — спросил Викер, внимательно глядя на неё.

Нелегко давать ответ, когда в голове пустота такая, что, кажется, слышно, как воют сквозняки.

— Он рассказывал тебе о матери? — продолжил спрашивать паладин. — Ну, хоть что-нибудь?

— Однажды обмолвился, что она умерла в родах, — нахмурилась я, вспоминая.

— Показывал тебе её портрет?

— Нет, — я растерялась. — Зачем? Я никогда не спрашивала!

— Не спрашивала? — удивился он. — Никогда не скучала по маме?

Я замотала головой. Мне даже в голову такое не приходило, поскольку отец был рядом всегда, и мне казалось, что так и должно быть! Я помнила его улыбающееся лицо над своей кроваткой, но ещё более ранним воспоминанием был глуховатый голос, которым он пел мне глупые детские колыбельные. И запах, запах родного человека…

Объятия Викера казались почти такими же сильными, как отцовские, такими же бережными, но… родными пока не стали! Впрочем, я была благодарна паладину и за них. Прижавшись щекой к его широкой груди и закрыв глаза, позволила себе несколько минут тишины и пустоты от мыслей. Ничего нет. Ничего не было… Мы с ним одни, как единое сердце, которое бьётся, ибо живо!