Лесса Каури - Фаэрверн навсегда (СИ)

— Ты не обязан…

Слова застряли в горле. Викер ар Нирн, Воин Света, развернувшись, широко шагнул ко мне и прижал к себе.

Мне бы хотелось окуклиться, как гусеница, в броню, сквозь которую не проникают лучи света и посторонние шумы, ведь так не ощущаешь боли, ни своей, ни чужой! Но вместо этого я подалась вперед, вжавшись в его тело своим. Не хочу становиться бесчувственной, не хочу разуверяться в людях даже после рассказанного мне отцом! Великая Мать, вразуми, как пережить боль и предательство! Научи, как прощать? Подскажи, что поможет мне?

‘Любовь!’

Теплые губы бережно коснулись моих. Паладин держал меня в объятиях так нежно, словно я была бабочкой, разрушившей кокон одиночества. Я потянулась к нему, обвила его шею руками. Наш поцелуй был долгим, мы пили друг друга, как измученные жаждой путники пьют воду из родника, забирая жадными губами пригоршни живительной влаги, наслаждаясь ее вкусом. Викер привлекал меня и тогда, когда я готова была убить его, а я… Была ли я для него желанной, после того, как он сказал мне однажды ‘Ты для меня не женщина?’

— Что ты? — прошептал он, когда я, упершись ладонями в его грудь, отпрянула.

Испытующе смотрела в его глаза, и не видела в них страсти. Только нежность, грусть… сожаление. Вновь потянулась к нему, как к глотку воды в пустыне. Будь что будет! Здесь и сейчас мне нужно заполнить пустоту внутри, так пусть это будут мгновения нежности и сожаления!

Паладин поднял меня на руки и отнес под то дерево, под которым мы провели ночь. Уложил на собственный плащ, принялся раздевать, не прекращая поцелуев. Его нежность постепенно перерастала во что-то большее. Огонь охватил нас, едва мы прижались друг к другу обнаженными, кожа к коже, не чувствуя ни влаги, ни холода горного утра. Эта сладкая ласка нежить друг друга телами, пробовать на вкус, распаляя страсть. Мир закружился огромным куполом, а мы, такие маленькие, лежали в его ладонях, и он поднимал нас все выше, и выше, и выше, на самый пик наслаждения. На самый пик жизни… И когда Викер, застонав, навис надо мной, удерживая себя на руках, и мощным финальным движением толкнулся внутрь моего естества, я закричала, не сдерживая себя: ‘Я жива! Жива-а-а!’

Эхо еще долго повторяло мои слова, пока мы любили друг друга, страшась отпрянуть хоть на мгновение. Прикосновения стали необходимостью, там, где мы отрывались друг от друга образовывалась холодная страшная пустота, которую оба торопились заполнить. Еще не раз в это утро нам казалось, будто в мире не существует никого, кроме нас. И когда мы, потные и совершенно измученные, наконец затихли, солнце уже стояло высоко над головами.

— Надо бы поесть… — задумчиво сказал паладин, зарываясь лицом в мои волосы. И засмеялся.

И я засмеялась следом, смаргивая непрошенные слезы.

Коли человек, чей клинок разил моих сестер, умудрился занять кусочек моего сердца, может быть, когда-нибудь, я смогу и простить убийцу своих родных? Простить тебя… отец?

На Кардагане голубая дымка висела рыбацкой сетью, растянутой для просушки. Ранее мне не доводилось бывать здесь, хотя в горы я поднималась, но южнее, ближе к Фаэрверну. Мы с Викером остановили лошадей на том самом перевале, о котором говорил отец. Справа дорога обрывалась в пропасть, на дне которой шумел говорливый горный поток. Слева возвышалась над ней отвесная стена с уступами. С них ссыпались иногда, шурша, потоки камней и пыли. Опасное здесь было место…

За поворотом открылся вид на уединенную долину, где, на излучине реки стоял небольшой городок. Назывался он Кардалена, состоял из почти двухсот дворов, чьи хозяева в основном зарабатывали продажами овечьей шерсти и шкур. Туда-то мы и отправились чтобы заночевать и поискать сведений о человеке, которого отец назвал Безногим Ризом. За время пути я успела рассказать Викеру о судьбе Асси, умолчав самое главное — то, ради чего она нужна была Файлинну, зато отметив странное совпадение в наших с ней судьбах.

Внутри добротных каменных стен со сторожевыми башнями обнаружился лабиринт из узких улиц и деревянных одноэтажных домов. Строений из камня здесь было всего два — здание, которое занимал местный Городской Глава, и небольшой храм, на фронтоне которого двое мастеровых аккуратно разбирали витраж, изображающий сведенные ладони Великой Матери, в которых она держала чистую воду и зеленый росток.

— Зачем разбираете? — спросила я, кинув одному из трудяг, молодому парню, монетку.