Хамант Льюис - Набережная туманов

А теперь вернись на землю,

Если ум твой в смятении, а сердце в сомнении,

Ибо, вернувшись к началу, ты ясно увидишь свой путь…

– О чём эта песня?

– Я не понимаю слов. Это древний маньчжурский.

– Бабушка Мантула была из Маньчжурии?

– Может, нет, может, да. Наверное…

– Я не помню её.

– Ты был в коме. Она спела эту песню только раз, но я запомнил все слова.

– А где она сейчас?

– Никто не знает. Перед отъездом она сказала, что это наш оберег.

– Я тоже хочу их выучить!

– Слушай тогда ещё: «Татэгэ цагаца тэгэца тагатаа. Тэцэа цагата тэцэа цэгэцэа».

– Мы никогда не узнаем, про что она? Мне страшно.

– Ничего не бойся. Спи.

– Это не здесь!

– Туда, точно туда!

– Опять не то!

– Всё, идём только вперёд!

– Я что, уже был тут?

– Нет-нет!

– Что это за место?

– Где я? Кто я?

– Давай по порядку. Спокойно. Я – Пётр Алексеев. Это точно.

– Уверен?

– Уверен!

– Голова ватная. Не помню ничего.

– Сосредоточься! Давай, как я тебя учил.

– Не могу!

– Глубокий вдох – и смотрим внутрь себя. Видишь стержень?

– Нет, я не вижу стержень! Его больше нет!

– Тогда что видишь?

– Пустоту.

– Смотри в пустоту, думай о ней. Где ты?

– Не знаю, я не могу это понять!

– Как ты попал сюда?

– Не помню. Я очнулся и был уже здесь.

– На что это похоже?

– Какой-то лес. Темно. Всё в тумане.

– Какие варианты?

– Со мной что-то сделали. Похитили… Ограбили… Ударили по голове. Или чем-то напичкали. Потом вывезли в лес и бросили.

– Но ты живой?

– Да, вроде. Всё цело, голова болит только. И кубик ещё.

– Кубик? Вот оно! Тебе что-то вкололи.

– Да, я помню шприц и резинку.

– Хотели убить?

– Определённо. Кажется, я знаю, кто это сделал. Но я его не помню…

– Давай выбираться отсюда. Слышишь скрип?

– Что-то едет. Где-то впереди.

Он стал пробираться сквозь заросли. Скрип нарастал. Впереди показалось какое-то строение с еле различимым силуэтом без единого огня.

Приблизившись, он стал осторожно его исследовать, трогая руками в потёмках.

Строение имело высоту примерно по грудь, однако потребовались усилия, чтобы на него вскарабкаться.

Здесь он прополз немного на четвереньках, затем поднялся в полный рост. Сделав несколько неуверенных шагов и оказавшись на другом краю, он понял, что стоит на заброшенной железнодорожной платформе.

Внизу, под ногами, виднелись еле заметные отблески рельс.

Скрип становился всё сильнее. Неожиданно из густоты тумана вынырнул одинокий вагон, который катился не спеша, сам по себе.

Это была деревянная теплушка времён Второй мировой, которая, наверное, случайно слетела с башмака и решила отправиться в свой последний путь.

Ему потребовались все силы, чтобы ухватиться за поручень и запрыгнуть на переходную площадку.

Ноги дрожали от усталости. Он сполз по стенке и уселся на доски.

«Рано или поздно должен быть хоть какой-то полустанок», – думал он, пытаясь вглядываться в темноту.

Всё бесполезно. Только этот туман, который молоком стекал откуда-то сверху вдоль стволов деревьев, разливаясь по земле и наполняя собой низины, овраги, балки…

Сидя здесь, в одиноко катящемся вагоне, окутанном туманом, он почувствовал себя наконец в относительной безопасности.

На нём была странная чужая одежда. Брюки, натянуты на босые ноги, явно от костюма. Но такие старые и заношенные, что превратились в бесформенные штаны. Сверху на голое тело было накинуто длинное серое пальто.

Он порылся в карманах. Ничего.

Ни денег, ни документов. Только кусок картона с острыми краями во внутреннем кармане.

Он вытащил его аккуратно и начал рассматривать в тусклом свете луны.

Это была визитка, похоже, дорогая. По центру находились две большие буквы цвета золота: «AE».

Ниже располагалась надпись, выведенная вензелями: «Ordnung braucht nur der dumme, das genie beherrscht das Chaos».

«Немецкий, что ли?» – подумал он, аккуратно положив визитку обратно.

Вагон мерно покачивало на стыках, и его стала поглощать дрёма.

«Не спать! Не спать!»

Вдалеке уже можно было различить едва заметные прогалины леса, на которых кружили осенние листья. «Наверное, конец октября – начало ноября, – решил он. – Интересно, почему совсем не холодно?»

Тихий скрип стал похож на грустную игру Камакавивооле, услышанную когда-то на Гавайях.