Миша Токарев - Полтергейст из березовых фотообоев

Тетя Инга там из коридора сейчас кричит: Миш, ты опять с собой разговариваешь, что мама говорила на этот счет? Я ей кричу, ну, не прямо кричу, а сгорбившись: нормально, какие наши годы! Потом вспоминаю о том, что эти слова относятся к тем, кто ощущает себя полным энергии и душевного здоровья. А в последнее время мы с тетей Ингой таковыми не ощущаем. И дело тут не в экологии или, представьте себе, апатии в связи с осенью или весной или зимой, хотя зимой какая апатия, новый год же. Нет, дело тут должны вести Колобки, в последнее время частенько об этом задумываюсь. Мы живем с тетей Ингой вдвоем вот уже два года. На улице Шмидта в доме пятнадцать, квартире номер девять или десять, номер меняется раз в два дня. Почему это происходит, мы уже знаем, а вот ты не знаешь. Возможно, тебе даже не хочется этого знать, поэтому самое время допить мой кефир, в который я, между прочим, уже положил сахар, целые две ложки, и прекратить слушать дальше. Между тем, тетя Инга шипит в душевой, но мы-то взрослые люди, и понимаем, что шипит кран, Инга пришла с работы и очень устала, шипеть у нее – нету сил. Вот сейчас она выйдет из душа, опоясавшись полотенцем в тонкую синюю полоску повдоль полотенца, и начнет читать вслух псалтырь, и побрызгивать по углам святой водой.

Моя тетя не сумасшедшая, она у меня диспетчер в депо, и благодаря ее внимательности и профессионализму поезда ходят между городами всегда по расписанию, предназначенному для этих самых поездов. А мои родители уехали в Африку два года назад. Вот, посмотри на эту фотографию, вот папа, хорошие усы, правда? Такие густые, даже глаз почти на разобрать, он археолог, а мама переводчица. Ну, глядя на папу вполне можно сделать выводы о его профессии, но вот мама. Смотрит незнакомый человек на нее, и говорит: это что за актриса, что-то я такую не знаю, подскажи, как ее звать. А я и говорю, это моя мама и она переводчица с древних языков. Правда, ее назвали актрисой всего раз, и то это была одноклассница Яна, с которой мы занимались лабораторной работой.

А что такого, лабораторная и лабораторная, ничего такого магического, чистая наука. Магическое у нас случилось, когда шкаф ночью с 5 декабря на 6 января этого года начал по линолеуму ездить сам собой. Потом надписи стали появляться на зеркале в ванной, углем нацарапанные. Писали такое обычно: кто съел собаку, просьба не беспокоить. Неделю писали, каждую ночь, затем прекратилось. Сейчас вот номер нашей квартиры с девятки на десятку раз в два дня переменяется. Я ко всему этому очень привык, мне даже иногда вибрации приятные чувствуются. Знаешь, как будто у трансформаторной будки стоишь, и волосы на теле шевелятся, и мурашки туда-сюда, туда-сюда. Инге, маминой сестре это жуть как не нравится. Она стервенеет, сама так говорит даже, так что я ничего не преувеличиваю. Хотя и знаю, что ей страшно, иначе псалтырь не читала бы и водой не брызгала. Или брызгала бы, женщины такие сложные, особенно, когда они тети.

Ну, что, допил мой кефир, тогда пойдем спать. В дверь звонят, кстати. Поздно уже, кому там открывать. Это ко мне, это ко мне – говорит тетя Инга, и бежит в халатике с желтыми обезьянами к двери. Ну, если к тете Инге, тогда не ко мне, и ничего, гостей я не ждал уже, поздно. Но краем глаза все же замечаю, кто на пороге стоит, а вот уже и зашел. Поздоровался, тетю в щечку: чмок. Обувь снимает, меня по голове потрепал, на кухню идет, ну, пусть идет. Этот человек – говорила тетя Инга – ее коллега по работе, который занимается паранормальными вопросами. Наверное, он нам сейчас поможет. Главное, чтобы помогал он не слишком громко, нам завтра с Яной к новой лабораторной работе готовиться в девять утра. Так что режим сна никто не отменял. Самое главное, я собрал себя в тетрисе, теперь можно и поспать.

После белых снежинок, которые кружатся с утра, телевизор начал показывать криминальную Россию. И я рефлекторно стал засыпать. Это своего рода такая традиция у меня, прикрывать слипающиеся глазки в то время, когда начинает лаять собачка под звуки оркестра. Она лает совсем не агрессивно, дедушка в соседней комнате покашлял и прибавил громкость, чтобы своим кашлем не волновать мою маму. Но она все равно волнуется и бежит к нему в комнату, заглядывает ко мне. Заяц, ты почему не спишь, ну-ка спать, завтра на утренник рано – улыбается мама, а потом и я улыбаюсь, укрываясь одеялом с мишками с головой. И мне, действительно, завтра идти на утренник. А этот утренник, как я представляю, будет не хуже песни про белые снежинки, которые пели ребята в детском саду перед криминальной Россией.