Изабелла Кроткова - Никогда не кончится июнь

Потому что между мелких строк выплывали какие-то ускользающие кадры той, другой жизни, о которой упоминал Борис Тимофеевич.

И я почему-то отчетливо знала, что обычной памятью вспомнить этого невозможно.

Вернее, может быть, возможно при каких-то определенных условиях. Каких?..

Я решилась на эксперимент, и память, перелистывая пласты моей недолгой жизни, уже залезла так глубоко, что погрузилась в самое раннее детство, и я с трудом вытащила ее оттуда, обессиленную от поиска хоть каких-то соприкосновений с антикваром…

Она не нашла там ничего, связанного с умершим соседом, кроме того единственного эпизода, когда семилетней девочкой я пришла к нему с тарелкой блинов…

Значит, файлы находятся не здесь…

Но они есть. Это я почему-то точно знала.

Как то, что днем светит солнце, а ночью – луна.

И, скрестив от внезапного холода на груди руки, я понимала, что обязательно и всенепременно должна сделать то, чего он ждет от меня.

Иначе…

…И помни – у НИХ в плену остается…

(Интересно, у кого это – у НИХ?..)

Одна юная жизнь.

Иначе – я была уверена – быть беде.

Я прошла в свою комнату и, медленно шевеля рукой, положила письмо в верхний ящик комода.

Потом, загибая пальцы, посчитала дни. Получилось, что со дня смерти Бориса Тимофеевича прошло шесть дней.

Торопись…

Оглядела свою тихую комнату и снова почувствовала легкий укол в солнечное сплетение от мысли, что прямо над ней находится его предсмертное пристанище.

Внезапно меня захватило необычное ощущение…

Словно на какой-то миг моя душа расцепилась с телом.

И это мне тоже что-то смутно напомнило…

В память вновь пролезла строка упавшего под ноги послания.

Если вспомнишь…

И я поняла, что если и смогу что-то вспомнить, то только там, наверху, в точно такой же комнате, как эта, посреди которой я сейчас стою в полном замешательстве.

И, не теряя времени, я вышла из квартиры и по широким ступеням уже привычно поднялась на двенадцатый этаж, взяла в руку холодную медную голову льва и нажала на кнопку звонка в квартиру 96.

Степа принял меня, как мне показалось, отстраненно – казалось, его всерьез заботило какое-то новое обстоятельство. Хмуро произнеся «Привет…», он удалился вглубь квартиры и пропал из виду.

Разувшись, я разыскала его в комнате дяди.

Он молча стоял перед письменным столом. На столе не было ни ручки, ни тетради.

Урна тоже была пуста.

Внезапно племянник обернулся ко мне и возбужденно сообщил:

– Знаешь, что он писал?!

– Что? – спросила я, присаживаясь в плетеное кресло-качалку, стоящее у стены.

– Ноты! – выпалил парень и резким движением отбросил со лба длинную светлую челку.

«Ноты…» – повторила я медленным шепотом, словно это могло что-то прояснить в моей ситуации.

Но, кажется, ничего не прояснило.

– Какие ноты? – уточнила я.

– Не знаю… Я не разбираюсь в музыке, – ответил Степа. – Но это точно ноты.

– Покажи, – попросила я.

Степа приподнялся на цыпочки и достал с верхней полки длинную нотную тетрадь в красивом переплете.

– Вот. Это она каждую ночь сама собой появляется на столе. А к утру в ней добавляется несколько новых строк… Я заметил… Слушай! – Он вдруг с безумными глазами вцепился в меня, как клещ. – Давай сегодня у тебя переночуем?! Я больше не могу. Я с ума сойду!

Я взглянула на протянутую тетрадь. Действительно, ноты. Написаны черными чернилами, как и письмо, свалившееся с неба прямо мне под ноги.

Я пристально всмотрелась в замысловатые строки.

И поняла, что произведение предназначается для исполнения на гитаре.

А что если сыграть то, что здесь написано?..

– Сыграть тебе на гитаре? – предложила я.

В ответ на Степину мольбу переночевать у меня эта фраза совершенно случайно прозвучала издевательски. Он посмотрел на меня как на врага.

Я вспомнила, что парень не в курсе, что я гитаристка.

– Если бы у меня были деньги… – задумчиво произнес он, проигнорировав предложение, – я бы снял гостиницу на эти сорок… тридцать пять… нет, тридцать четыре дня.

Вот влип, бедняга… – подумала я, глядя на его несчастное лицо, и в мозг вдруг снова впились последние строчки письма.

…И помни – у НИХ в плену остается

Одна юная жизнь.

Тело внезапно стало тяжелым. Руки и ноги будто налились свинцом.

Я поняла, что и Степа оказался здесь не случайно.