Людмила Потапчук - Это я, смерть

Марку дико холодно, хотя он в зимней куртке. Марка трясет. Он закрывает глаза и сидит так ужасно долго. Потом открывает.

– Вот видишь, – ласково говорит дама. – Можешь же, когда захочешь. А говоришь, нет способностей.

Она удобно устроилась в своем кресле, и глазища у нее больше не сверкают углями, а так, посверкивают, еле теплятся.

– Ничего себе у вас педагогические приемчики дзенские, – сипит Марк. Голос у него – как будто на морозе песни орал.

– А кто тебе сказал, что я педагог? Ты лучше поделись со старшим товарищем – расскажи, как ты это делаешь.

Что ей было рассказывать? Как однажды, когда ему было десять, близнецы так раскричались посреди ночи, что соседи начали стучать по батарее, и папа ходил по квартире, схватившись за виски, и мычал, как от зубной боли, а мама хватала то одного, то другого младенца, но ни один не замолкал у нее на руках? И как Марк пошел к маме и мальчикам, и мама крикнула: «Иди спать, у тебя завтра контрольная!» (как будто тут можно спать!), как взял одного (кажется, Мишку) на руки и начал ему шептать: тихо-тихо, тихо-тихо, а малыш все орал, и тогда Марк зачем-то спросил этого крошечного бессловесного кричалку: «Чего ты хочешь?» И, глядя в багровое перекошенное воплями личико, очень ясно увидел, чего хочет этот запеленатый батончик: чтобы его обняла, прижала нежно к себе спокойная теплая мама, и чтобы при этом не болело в животике. Как начала в Марковой голове рождаться из ничего сказочная трехмерная картинка: вот, малыш, тебе объятия тихой, доброй, хорошо отдохнувшей мамочки, а не этой дергающейся от ваших воплей, от страха за вас, вот она прижимает тебя к себе животиком, и в нем перестает бурлить и болеть, перестает, да, вот уже и совсем не болит. Как он, Марк, надел на вопящее извивающееся полешко эту картинку, и полешко тут же превратилось в милого сонного младенчика, причмокивающего губками. Как Марк уложил младенчика в кроватку, взял у обалдевшей матери другого (видимо, Гришку), и тот моментально затих у него на руках. Как уже лежа в постели, он, Марк, слушал сквозь стенку мамино жаркое бормотание, предназначенное отцу: «Ты представляешь, этот-то наш недотепа берет ребеночка на ручки, а ребеночек-то и спать сразу, а этот ему – тихо-тихо, тихо-тихо, нет, ты представляешь?» – а отец в ответ блаженно всхрапнул.

Это, что ли, рассказать?

Или как уже потом, в шестом классе, перед классным часом, Жукова и Пустомелько устроили прямо у доски треш и армагеддон – вцепились друг дружке в космы и принялись лягаться, как две ослицы, и на полу валялся серый кудрявый ком – такой же серый и такой же кудрявый, как волосы на голове у Пустомелько, и было страшно сознавать, что это Жукова его выдернула из Пустомелькиной головы. Как Пустомелько, взревев, как сирена, засадила Жуковой коленом в живот, и Жукова осыпалась на пол, открывая и закрывая рот. И что было делать Марку, который и мальчишеских-то драк не терпел с детсада? Он, уже привыкший успокаивать своих братьев на раз-два, нарисовал этим двум взбесившимся валькириям одну мысленную картиночку на двоих: как сидят они обе на берегу ласкового моря, вытянув загорелые ноги, и волны, зеленые, белоголовые, катятся к их ногам, и тепло, и солнце красное, закатное, в общем, вся эта ерундень, которую любят девчонки. И тогда Пустомелько пару раз вздохнула резко и подняла за руки с пола Жукову, и обе разошлись по своим партам, как будто ничего и не было, а класснуха, зайдя сразу после звонка, застала у доски бледного с прозеленью Марка, повторяющего: «Спокойно, спокойно, не надо, не надо, тихо, тихо».

Как такое рассказать, непонятно. Но Марк честно попытался.

Шикарная дама не дергала губой и брезгливо не кривилась. Она слушала Марка с жадным и хищным интересом. Марк осмелел и рассказал даже, что с некоторых пор не заморачивается с персонализацией утешительных картинок, а генерирует стандартные: типа сидит человек летним вечером у берега моря, в сосновом лесу, в березовой роще – и, это важно, с утра ему не надо рано вставать.

– С вами почему-то так не вышло, – совсем расхрабрившись, заявил он. Голос у него уже не сиплый, нормальный. – Может, вы просто природу не любите?

– Мне, – подняла брови дама, – приятнее, знаешь ли, думать, что вот такая я нестандартная. Забавно, я в это время никаких сосен с березами не видела. А во второй раз какая была картинка? Которая уже лично для меня?

– А вы что, не знаете?

– Нет. Я просто почувствовала… в общем, хорошо мне стало. Спокойно так. Что ты показал-то мне?