Цзэдун Тао - Второй Император

В доме главного министра часто устраивались приемы, приходили философы, учителя, художники, а заодно – вся знать столицы, и календарь дома Гуожи был заполнен на годы вперед. Такие беседы поощрялись самим императором, которому важно было знать о настроениях в различных кругах общества и, пользуясь услугами дома Гуожи, принимать верные и популярные в народе решения. Ибо император слыл мудрым человеком. Живя в атмосфере постоянных дискуссий, Минж имел возможность участвовать в интересных беседах, слушать и задавать вопросы. Теперь же, по большей части, он превратился в наблюдателя, говорил кратко и только по просьбе отца, как и раньше обдумывая сказанное, но не придавая ему фактически никакого значения. И как-то странно… Сейчас его простые слова приобрели еще больший вес в глазах философов. Отец гордился лапидарными ответами сына, а мудрый отрок начал пользоваться большим уважением со стороны почтенных собеседников. Даже учителя, которые раньше спорили со своим воспитанником до хрипоты, прониклись к нему уважением. Впрочем, Минж ничего такого не желал, но чем проще он отвечал, тем больше было восклицаний с их стороны. В этом усматривалась лесть, что только подтверждало факт их неискренности, как в прошлом, так и сейчас. Но раньше Минж препирался с ними по юной горячности чувств, сейчас свободным умом просто наблюдал движение страстей. А они его ока не задевали.

Прошло полгода. Минж больше не стремился задавать вопросы Небу, но осталась недосказанность, словно затянувшаяся и повисшая в воздухе пауза. С одной стороны, повзрослевший юноша чувствовал за собой какую-то новую ответственность, больше похожую на повинность. С другой стороны, Минж не ведал и не понимал, чем, собственно, он может искупить этот вдруг возникший долг, осознание которого приводило его одновременно в восторг и отчаяние. Прямое знание о существовании могущественной Личности, в один момент способной затмить или попросту стереть мир, шло вразрез с учением о пустоте Дао, с нравственной грамматикой Конфуция, безличностным Абсолютом Будды… – да с чем бы то ни было! Похоже, это откровение являлось новым в Поднебесной, о чем исподволь догадывался Минж, и где-то в самых глубинах безгласной души ненасытной химерой поднимался змий тщеславия. Тогда Минж быстро собирался и шел к реке: там у него было укромное, спрятанное от посторонних глаз место. Глядя на вращающуюся в тихой заводи воду, Минж успокаивался душевно. Здесь он мог просиживать часами, и ничего не изменялось в неторопливом движении воды. Как и сотни тысяч лет… Чувствуя свою ничтожность рядом с этим неспешным течением вод и времен, Минж освобождался от подступающего к горлу комка, и змий тщеславия ослаблял свои смертельные объятья.

Наступили жаркие летние месяцы. На карнизах дворца Гуожи повесили пурпурные занавески, прикрывающие оконные проемы от обжигающего солнца, сохранявшие в глубинах спален приятную ночную прохладу. Этим дом Гуожи выделялся среди остальных: право на пурпур имели только приближенные императора. Главный дом стоял на холме, вокруг, по склонам террас, пряными спелыми запахами благоухал большой сад, внизу под холмом неторопливо плескалась рукотворная река, соединяющая город с большой Хуанхэ.

По вечерам на террасах дворца играли музыканты, а когда мерк дневной свет, приглашенные императорские лицедеи под причудливое колебание светильников давали незабываемые представления. Искусство мастеров, игра теней и бледных масок воссоздавали приближенное к реальности эмпирическое действо. Иногда в спектаклях участвовали домашние Минжа и несколько раз даже сам император, скрытно, под покровом ночи, посещающий дом своего друга Гуожи. Чарующая музыка, полная луна на плёсе и легкий шелест осоки у реки, игра самого императора Поднебесной чудесным образом доводили до высших пределов мистической экзальтации, как актеров, так и зрителей. К таким событиям готовились заранее и на них приглашались только самые достойные гости. Участвовать же в представлении было большой честью для каждого из них.

В один из чудесных вечеров Минжу довелось играть вместе с императором пьесу. И вдруг юный наблюдатель человеческих душ уловил нечто особенное. Приблизившись в одной из сцен к Сыну Неба, Минж всем своим естеством обонял неподражаемую свежесть, исходящую от императора, будто бы искупался в утренних росах. Что-то вздрогнуло в душе, отвыкшей от чувств, – кричаще жалостное, словно восставшее из пепла. Минж почувствовал, как по щеке под маской скатилась слеза и случайно упала на руку императора! Сын Неба поднес ладонь к глазам, разглядывая в мерцании огня большую, похожую на черный жемчуг, каплю. Потом бережно и многозначительно сунул руку себе за халат, где-то ближе к сердцу.