Олег Хасанов - Тёмная поэзия

«Ах, милая моя исповедница!
Пришло, пожалуй, время повиниться
в единственном утаенном» – дрожа,
шепчу, лица от слёз почти не видя.
Львы-гербы топчут фрески на апсиде
и щерятся с любого витража.

***

Была весна, холодная, но всё же
из тех, что забираются под кожу;
Вскипает кровь и тащит за порог.
Я встретила его в прозрачном парке.
Листва лежала прошлогодней паклей.
Казался он ужасно одинок.

У кромки пруда жалка и сутула
темнела бесприютная фигура
природному упадку ассонанс.
Я подошла, глядеть стараясь мимо,
и замерла неловко, недвижимо,
а листья вязов сыпались на нас.

Нахлынула несвойственная робость —
так замирают у чужого гроба.
Но в тёмном кварце ледяной воды
возник лица его неверный оттиск;
Формальностями вовсе не заботясь,
он вырос рядом, как срамной волдырь.

Всё было быстро и довольно странно.
Пруд закипел, как колотая рана,
размытый контур подхватила рябь.
Он молча приобнял меня за шею —
листвы и кринолина тихий шелест —
Ах, если бы я знала, если б, я б…

Тем временем, другой рукой нашарив,
достал платок, скомкав в ладони в шарик,
бесцеремонно сунул мне под нос.
Вдохнув, чтобы кричать, что было силы,
я в это же мгновение осипла,
как будто накурившись папирос.

Сознание расплавилось, как свечка,
отчаянное ухнуло сердечко,
в глаза ударил праздничный салют.
К ногам прокралась чёрной кошкой слабость
и всё, что мне тогда осталось —
отринуться в безбрежный абсолют.

***

Очнулась я в его убогой келье
не зная час, не зная дня недели,
в чужом тряпье – спасибо, не нага —
прикованной на низенькой кровати.
Терзали мысли о забытом мной разврате
испанского не хуже сапога.

Измучена неведеньем и страхом,
я задрала убогую рубаху,
ощупав и бесстыдно оглядев
саму себя, не обнаружив крови.
Сосуд мой был невинен и церковен,
прости мне святотатство. Этот лев,

что щерится мне в спину с гобелена,
он не простил бы дьявольской измены,
прелюбодейства гнусного греха.
Я прождала мучителя до ночи,
готовая брыкаться, рваться в клочья…