Дейрдре Салливан - Совершенно не обязательные смерти

– Я тоже люблю историю, – говорит она с улыбкой.

Лон улыбается в ответ, даже не догадываясь, что Уна его ненавидит. Что мы обе его ненавидим. Я улыбаюсь Уне, а потом – Лону. Теперь все улыбаются, но не все знают почему.

– И я люблю. – Не самая лучшая из моих попыток поддержать беседу, но ничего не поделаешь. – Особенно времена Великого голода. Жутко увлекательно. Так интересно читать о бедах, выпавших на долю простых людей. Мне легко представить себя на их месте. Ведь если бы мы жили в те годы, то вряд ли были бы аристократами.

Мы с Уной переглядываемся и снова улыбаемся друг другу. Вы только посмотрите на меня – общаюсь совсем как нормальный человек.

– Но разве ты не живешь в замке? – спрашивает Кэтал.

Подловил, маленький пожирающий братьев ублюдок!

– Мы только переехали, – не слишком убедительно оправдываюсь я.

– Мэдлин и Каталина – падчерицы местного жителя по имени Брайан, – поясняет Лон на случай, если кто-то вдруг решил, будто я сама что-то из себя представляю.

– Ее зовут Кэтлин. Но в остальном ты прав.

Я стараюсь держать себя в руках, но в груди нарастает сердитый жар, переплавляющий привычную настороженность в нечто более острое. Сжимаю пальцы в кулаки, борясь с желанием убежать. Или влепить Лону пощечину. А лучше и то и другое сразу.

– Брайан – хороший человек. Он много делает для Баллифрана. – Лон говорит это таким тоном, словно отвешивает мне сальный комплимент. На автобусной остановке перед тюрьмой.

– Брайан классный, – подхватывает Чарли. – Он предложил заплатить за наши толстовки и за все остальное.

– Да заткнись ты со своими толстовками! – обрывает ее Лон.

– А ты не указывай моей сестре, что делать, – вмешивается Эдди. Его голос звучит на октаву ниже, в нем явственно слышится угроза.

Я вспоминаю слова Брайана о Коллинзах. Очевидно, Лон тоже – во всяком случае, он замолкает.

– В общем, он дал нам деньги, – говорит Фиахра. – А мы потратили их на пиво и батуты.

– Круто. – Я одобрительно киваю. Это действительно круто. Только интересно, сколько ребят этим летом побывали в местной неотложке.

– Брайан клевый, – тихо вносит свою лепту Лейла. – Он разрешает людям быть теми, кто они есть.

Никогда прежде я не слышала, чтобы подростки так нахваливали взрослого. Если бы я не знала Брайана, то постаралась бы держаться от него подальше. Но я его знаю.

– Да, он такой. Мама его любит. Они вроде как счастливы вместе.

На обратном пути Уна сидит рядом со мной. Мы немного болтаем (к счастью, не о Брайане), но по большей части уютно молчим и смотрим в окно. Рядом с чужими людьми мне обычно кажется, что я должна что-то говорить, иначе они поймут, что я за человек, и отвернутся от меня. Но с Уной все не так. Страха нет, есть легкость. Словно я наконец-то нашла друга. И одного мне пока хватит.

Я думаю о выражении ее лица – каким оно стало, когда наши взгляды встретились. В нем было что-то необычное. Меня будто окутало облако тепла.

Я иду с Лейлой по дороге к замку и улыбаюсь. Оглядываюсь в поисках мертвой малиновки, но кто-то ее убрал. Ни следа не осталось. Еще один день. Еще одно исчезнувшее тело.

На горы опускается вечер.

В замке тихо, как в могиле, ни движения, ни звука. Я зову маму и Кэтлин, но никто не отвечает. Я даже рада – не хочу сейчас рассказывать, как прошел день в школе. Снимаю ботинки, чтобы не наследить на каменных плитах, и иду на кухню. Я хочу заварить себе чай и сразу сесть за домашнюю работу. Мне нужно чем-то занять голову – наш учитель математики из тех, что учат по принципу «если я это понимаю, то и вы поймете», а меня как-то не радует перспектива рыдать от бессилия на экзамене. Кэтлин считает, что пока рано беспокоиться из-за поступления в колледж – для этого у нас будет весь последний год в школе. Но она может себе это позволить: ее интерес к медицине ограничивается экспериментами с сиропом от кашля – что будет, если выпить слишком много? (Тебя стошнит, вот что будет.)

Кучу тригонометрии спустя я отрываюсь от тетради и обнаруживаю, что на кухне сидит Маму. В руках у нее коричневая керамическая кружка с чем-то, напоминающим грязную воду с ветками.

Понятия не имею, сколько она просидела вот так, наблюдая за моими страданиями над математикой. Молча раздражая меня. Она будто шпионила. Но сейчас на ее лице написано полнейшее равнодушие. А кожа у Маму слишком гладкая для женщины, старой, как «говно мамонта», выражаясь словами Кэтлин.