Джон Соул - Черная молния

Белый циферблат настенных часов резко выделялся на фоне зеленой стены. Десять часов утра. Через три часа наступит полдень. Великий полдень.

В слегка затуманенном сознании Энн Джефферс возникла картинка из старого фильма. Тогда тоже был великий полдень, когда решалась судьба человека. Она отчетливо вспомнила черно-белое изображение двух мужчин, стоявших друг перед другом на пыльной улице. Она, маленькая девочка, сидела в душном кинотеатре "Колизей" в Сиэтле и напряженно вглядывалась в до боли знакомое лицо Гэри Купера. На экране он выглядел даже более высоким, чем в действительности, и смотрел на своего противника сверху вниз...

Кто же был тогда его противником?

Она очень хорошо помнила тот эпизод, но образ противника напрочь вылетел из головы. Собственно говоря, удивляться этому не приходилось, так как с той поры прошло более тридцати лет. Тогда она была еще подростком и хорошо знала, что шериф непременно победит всех злодеев.

Да и сама проблема тогда выглядела совсем по-другому. Вопрос заключался не в том, заслуживает ли данный злодей смерти, а в том, кто именно приведет приговор в исполнение – сам он покончит с собой или Гэри Купер пристрелит его, как паршивого пса. Это была справедливость в своем самом чистом и безупречном виде. Все выглядело ясным и понятным: хороший парень борется с жутким злодеем и в конечном итоге побеждает его. Даже узнать хорошего парня не составляло большого труда, так как он всегда был в белой шляпе.

А сегодня великий полдень обещал оказаться совершенно другим. Это уже было не кино, а реальная жизнь, и казни предстояло стать самой что ни на есть настоящей. Более того, власти штата Коннектикут объявили, что смертный приговор будет приведен в исполнение не в полночь, как это всегда делалось раньше, а в полдень. Вообще говоря, смертный приговор приводился в исполнение впервые за последние сорок лет, и власти, по-видимому, решили, что не стоит скрывать такой факт под покровом ночи. Да и Гэри Купера сегодня не ждали – будет лишь никому не известный человек, который простым поворотом рубильника пошлет ток к электрическому стулу. Так прервется жизнь человека, которого Энн Джефферс знала уже много лет.

Энн вздрогнула и тут же устыдилась собственной слабости. В ее сорок два года, после почти двадцатилетней работы в газете "Сиэтл Геральд", где она освещала самые невероятные события – от квартирных пожаров до эпидемии СПИДа, – казалось, уже ничто не могло заставить ее вздрогнуть. Она много раз видела смерть в самых разнообразных ее проявлениях. Даже ее родная мать умерла пять лет назад буквально у нее на руках. Мать долго страдала от рака и в свою последнюю минуту крепко пожала руку дочери, молча прощаясь с ней. В ту минуту Энн не содрогнулась от страха, так как уже давно была готова к подобному исходу. Откровенно говоря, Энн даже обрадовалась тому, что страдания ее матери закончились.

Мать была далеко не единственным человеком, последнюю минуту жизни которого довелось наблюдать Энн. Она провожала в последний путь своих близких друзей, заразившихся вирусом СПИДа, стояла у изголовья жертв бандитских разборок, неоднократно присутствовала при расследовании автомобильных катастроф и так далее, и тому подобное. А однажды она собственноручно вытащила из покореженной машины бездыханное тело десятилетнего мальчика и не отходила от него ни на шаг, дожидаясь приезда машины "скорой помощи" и проклиная неповоротливость медицинских служб. Тогда ее тоже окружала толпа зевак, мешавших работать. Вот и сейчас они собрались на улице, дабы лично убедиться в том, что справедливость восторжествовала.

Торжество справедливости или торжество Энн Джефферс?

Не этот ли вопрос вызвал у нее дрожь?

Она вдруг ощутила острую потребность проанализировать нахлынувшие на нее чувства и тут же вышла из зала, где собралось около пятидесяти журналистов, допущенных в здание тюрьмы для освещения всех подробностей предстоящей казни Ричарда Крэйвена. Рядом с этим залом находился единственный туалет, которым пользовались как мужчины, так и женщины. Она заперла за собой дверь и пристально посмотрела на свое отражение в зеркале, прикрепленном болтами к стене над грязной раковиной.

К счастью, никаких признаков беспокойства она на своем лице не обнаружила. Ее темно-карие глаза по-прежнему оставались сдержанными, холодными, не выражающими практически никаких эмоций, да и овал лица был искажен лишь кривизной самого зеркала. Энн Джефферс почувствовала легкое раздражение и быстро отвернулась от зеркала. Что она, собственно, ожидала там увидеть? Борьбу противоречивых чувств, отражающуюся на ее лбу? Чушь собачья! Вся беда в том, что она прекрасно знала, почему ее охватила дрожь за три часа до казни Ричарда Крэйвена. Впервые за всю свою сознательную жизнь она почувствовала себя ответственной за гибель человека. Разумеется, не полностью ответственной, но все же.