Геннадий Пустобаев - Рай начинается вчера

– Меня тогда это так поразило… Не поверил я, что страшный такой был и вдруг стал такой жалкий. Я потом ча-асто его вспоминал. И знаешь, на стариков бессилых по-другому даже смотреть стал… Одно потом понял! Зло рано или поздно становится жалким. Добро – нет. Вот, бывало, лежу и думаю: «А что от меня людям хорошего?!! Кто добром вспомнит меня?» – дрогнул его голос. – Я-то и помню из хорошего только детство да школы чуток!.. Да и за то спасибо!.. А там батя мой, говорят, токарь он был классный, руку повредил! Ну и запил!.. А что хорошего – водка в доме?!! Ежу понятно! Стал я на улице пропадать. Учебу, сам понимаешь… Ну и допрыгались компашкой. Поперли из инвалидского магазина конфеты… Девчонок угостили, рисанулись… А утром нас и взяли. Влепили по два года. Вышел – батя уже умер! Да мать запила! Никому не говорил… Стыдно! Объели ее крысы в сарае. Ну схоронил ее… А потом написал с тоски по-пьяни свечой на потолке «Мама, иду к тебе» и поджег квартиру. Дали еще два года. А там за одного паренька мазу потянул… Ну и саданул одного фраера заточкой. Добавили еще семь. Вот и пошел я свои «университеты» по мордовским лагерям кончать. За двадцать лет до трех полосочек белых на ватничке и «дослужился». По ночам, веришь, зубы стисну от тоски, чтоб не завыть, и все думаю: «За что?!! Почему так сложилось у меня?!!» В лагерях мрази хватает. Сам знаешь, как тяжело человеком остаться. Или ты, или тебя. Как крысы в коробке. Люти-то во мне не было никогда. Верно говорю, не было. Через себя шел. Выл и шел!

Григорий глубоко затянулся сигаретой.

– За жизнь свою тогда боялся… Молодой был! Да и сейчас, что греха таить, боюсь. Бывает, как сожмет внутри… А как откинулся последний раз, хоть иди сразу назад со своим «дипломом». «Ни отца, ни матери, и брат сбежал к ядреной матери»… Видать, судьба моя такая, глупо-развеселая баба. Если бы к тебе не попал, то, может, и не было бы меня на свете… А может, опять на киче парился,.. что не лучше!» – замолчал он.

Григорий появился у меня в доме несколько лет назад с бригадой плотников. Строил я тогда для тети Паши кухню летнюю с печью русской. Дня через три и говорит она мне: «Гони охальников, а Гришу оставь!» Это был высокий жилистый мужик с рабочими руками и глазами побитой собаки. Руки у него воистину были «золотые». Казалось, не было такого, что он не умел бы сделать. Но, главное, мебель он делал – загляденье!

– Меня десять лет Федор Егорыч, краснодеревщик, на зоне учил. Вот-то был мастер! – смущался Григорий, слушая похвалы в свой адрес.

Мужик Гриша был надежный, верный, и тетя Паша, чувствовалось, опекала и жалела его.

– Сгинет, как и мой-то, без бабы! – жалилась она часто соседке.

Гриша был моим одногодком и вскоре стал моей правой рукой в доме. Жил он в большом флигеле и со временем как-то оттаял душой: стал чаще улыбаться. Да и не из робкого десятка он был.

– Что с тобой, Гриша? Успокойся… Все образуется. Что было, то было, – невольно пожалел я его.

– Сам не знаю, Михалыч, что накатило! – вдавил он окурок в пепельницу. – Как-то не по себе. Выговориться захотелось! Да и Мухтар… Черт бы его побрал! – оборвал он разговор.

– Да брось ты, Гриша!.. Мухтар… Вот тетя Паша найдет тебе жену! Народит та тебе ораву, и тогда некогда тосковать тебе будет, – полушутя сказал я, похлопав его по руке.

Все в доме знали, что тетя Паша вполне серьезно искала Григорию жену.

– Ну, если тетя Паша взялась за дело, то я тогда спокоен! – вяло улыбнулся Гриша и опять замолчал.

Молчал и я. А дождь все стучал и стучал по автомобилю, и казалось, что летим мы в темном пустынном небе неведомо куда: навстречу неведомой судьбе.

До встречи оставалось пять минут.

– 4 -

Наши

Проблеск света был почти невидим. Стараясь разглядеть его через дождливую мглу, я немного подался вперед.

– Едут? – пошевелившись, тихо спросил Григорий.

– Не пойму, – неуверенно ответил я. – Вроде… Да и пора им уже появиться… Если…

– Что «если», Михалыч?!! – перебил он меня.

– Если это не подстава, Гриша… Тогда не появятся… Перебьют из посадки, и кранты.

– Так шерстили-то посадку, – напрягся Григорий.

– Ты что, Гриша, – усмехнулся я, – шерстили!.. В окно глянь…

За окнами автомобиля стояла дождевая стена.

– Пойду-ка пройдусь… Сам проверю, – положив руку на автомат, сказал он.

– Да брось ты, Гриша! «Пройдусь! Проверю!» Что это теперь даст! Через минуту сваливаем, если не появятся, – раздраженно ответил я, вглядываясь до боли в глазах в темноту, стараясь увидеть свет.