Алексей Скибицкий - Лишний. Потусторонние записки

Мама с очень бледным лицом сидит на кухне, держит в трясущихся руках кружку с крепким кофе. Перед нею на столе лежат какие-то бумаги, по которым она должна оформить документы на смерть. Глаза смотрят в пустоту. ЭТОТ её убежал ещё до приезда милиции. Тело уже увезли, пол она вымыла. День уже вступил в свои права, было слышно как в подъезде, на улице, суетятся, ходят, заводят свои автомобили, спешат на работу, выгуливают своих домашних питомцев, люди. Я сижу тут же, напротив мамы, смотрю на её лицо, от этого мне тоже непереносимо плохо, но было бы хуже, если бы я так и не воплотил в жизнь задуманное. Меня не перестаёт посещать мысль, о том, что я своей смертью развязал ей руки, она теперь свободна, обузы в виде меня больше не существует, можно устраивать свою жизнь по своему усмотрению, больше её никто не попрекнёт тем, что у неё есть груз в виде несовершеннолетнего ребёнка.

2.

Сегодня день похорон. Только что привезли из морга тело. Собираются родственники, друзья мамы. Все между собой разговаривают, но по глазам видно, что люди, здесь собравшиеся, осуждают мать, все винят только её в случившемся. Я хожу никем невидимый, заглядываю людям в лица, многие здесь только из вежливости. Мама сидит возле гроба, почти ни с кем не разговаривает, всё больше смотрит на тело, лежащее в гробу. Глаза её сухи. Какие-то бабки, между собой шушукаясь говорят, что, мол, вот, дескать, совсем чёрствая, даже над сыном поплакать не хочет. Меня вся эта обстановка сильно злит. Я стою возле гроба, смотрю на своё тело, а в голове вертится когда-то услышанный анекдот, где один наркоман сидит один дома обдолбанный, смотрит в зеркало и вслух размышляет, мол, вот здесь я, в зеркале я, тут в дверь стучат, он спрашивает кто там, там отвечают: «Я», а он и говорит – надо же, и там я. Вот и я: стою возле гроба я, и в гробу лежу я. Странно всё это, непривычно. На кладбище ехать не хочу. Я вообще решаю, что все сорок дней не буду покидать пределов своей квартиры.

Вот уже почти две недели я, как зверь в клетке, брожу по своей квартире, ставшей мне на время последним моим обиталищем на земле. Скоро пройдёт сорок дней, и я, наверное, навсегда покину земную обитель, да и, скорее всего, забуду всё, что меня связывало с моим последним пристанищем. Отчего-то я решил, что от скуки с ума сойду, но, как оказалось, мне не так уж и плохо. Последнее время я всё больше думаю. Я уже полностью осознал, а где-то, может, и пожалел, что сделал с собой такое. После похорон появился этот – мамин ухажёр, тот, что шлёпнулся рядом с мамой при виде меня. Отчего-то я решил, что у них больше не будет никаких отношений. Я ошибся. Я не знаю, в деньгах ли причина, он зарабатывал довольно неплохие деньги, либо в другом чём, но они всё же стали продолжать встречаться на маминой территории. Мне так хотелось насолить им обоим: ему, понятное дело, особенно, это он забрал у меня маму; ей – потому, что, по всей видимости, она особо и не жалеет о моей потере, после похорон ещё дня два она ходила сама не своя, и всё, дальше её жизнь начинает приобретать другой, непонятный мне смысл. Мою комнату она закрыла на замок, который врезал в дверь этот, очевидно их эта комната смущала. Больше обо мне мама и не вспоминала, я видел, что она сожалела, но как бы это и всё. И временами меня брала такая ярость, что становилось слышно в квартире, как я топаю. Мама старалась на это внимания не обращать, а этот, сильно бледный, сразу же уходил. Когда он ещё врезал замок в дверь моей комнаты, я, правда, не знаю, как у меня это вышло, но мне удалось включить магнитофон. Он тут же шлёпнулся без сознания, и ещё несколько дней здесь не появлялся.

Так, как-то однообразно и проходили мои последние деньки. Говорят, перед смертью не надышишься, перед которой из них? Если разобраться, то, то, что мне предстоит испытать, будет, пожалуй, посерьёзней смерти моего физического тела, здесь речь идёт уже о бессмертной, а она действительно бессмертная, душе. Я не то, чтобы боюсь, но думаю, всё же в раю мне было бы немного комфортнее, нежели находиться в аду. Вообще-то я знал, на что шёл. Теперь отступать поздно, да и некуда.

Сороковой день наступил. Мама суетится на кухне, потихоньку подтягиваются родственники. Они, как и на похоронах, всё больше шушукаются про мамину нынешнюю жизнь. Где-то ближе к полдню, как и обещали, появляются те двое мужчин в белом. Похоже пора. Пора покидать этот уютный дом и сменить его на нечто более неприхотливое. Но их решение было для меня полной неожиданностью. Они рассказали, что ежегодно совершается очень большое количество детоубийств, и это не по неосторожности родителей, а именно с умыслом родителей. Даже есть такие матери, которые продают своих детей, но всё больше спившихся родителей, которым был бы стакан налит, а родные чада, что очень часто случается, должны ещё и денег принести, чтобы этот стакан наполнить. И все эти взрослые люди практически не несут никакой ответственности за свои деяния, большая их часть преспокойно доживает до глубокой старости, а есть такие, что и повторно совершают аналогичные преступления по отношению к детям. Мне же они предложили стать в своём роде правозащитником детской невиновности, наказывать провинившихся родителей в зависимости от их преступления, это, так сказать, суд от бога и дьявола, ибо это право дают они вместе.