Влад Волков - Мотыльки

Вот его вынули, да держали в доме бочонок, как тумбочку. Как предмет мебели, на который сверху можно что-то поставить, когда свечи, когда патроны разложить, когда кружку какую-нибудь… Я в тень комнаты, конечно, отошёл, за шторкой входной спрятался – дверей-то во внутренние спальни у нас никогда не было, но в кровать не полез, как отец велел. Любопытство было сильнее.

Дядя стонал, даже кричал в процессе промывания раны. Ага, уснёшь тут теперь… Страх и волнение заставляли всё тело трястись, кто это его так? А вдруг он умрёт! Слёзы на глаза наворачивались от тяжких мыслей. Не знаю уж, выглядывал ли к ним также втихаря Антон или пытался уснуть, но я вот попросту места себе другого не находил.

– Зачем… лампу врубил… – негодовал дядя Олег, спиной облокачиваясь на край деревянного стола, поглядывая на потолок, задрав голову, – Свечами бы обошёлся…

– Ага, увижу я тут много при свечах! Да жжёшь ты их так, что скоро не останется, сам бы лучше следил за запасами. А генератор я бензином залил до отвала. Электричества теперь надолго хватит! Слил из Нивы, что во дворе Николаича, ему-то уже без надобности… – замолчал папа, сняв шапку с лысеющего лба, чтобы помянуть одного из сгинувших соседей.

Я в их разговор уже не встревал, а лишь наблюдал одним глазом в щель между шторками, старался вести себя тихо и слушал, что там они говорят, хотя одна папина фраза «меньше знаешь – крепче спишь», не помню уж когда и кому сказанная, может, и вправду, как нельзя лучше, описывала происходящую вокруг ситуацию.

Пока ты ни о чём не в курсе, можно только догадываться, фантазировать, уповать на то, что всё не так плохо. А вот если всё плохо, то тогда уж от этого осознания никуда не деться. И оно будет преследовать тебя, как голодный зверь свою израненную добычу. Не даст уснуть, будет терзать и нападать вспышками размышлений об ужасах и обречённости… Бушующими волнами, бьющими по сознанию и рассудку, смывая улыбку и радости, оставляя лишь каменное угрюмое изваяние из крупиц обречённости и печали от грядущей судьбы. По крайней мере, я верил, что вокруг всех ночных монстров отпугивают горящие костры.

– Ты его видел? – схватил дядя Олег отца за запястье, когда тот шёл мимо стола в сторону кухни, всё ещё суетясь с его раной.

– Немножко, во вспышке ружья, – потупил тот взор серо-зелёных глаз, как и у нас с Антоном, мы оба были на него в этом похожи, хотя у Антона были прямые длинные волосы почти до шеи маминого цвета колосящейся ржи, расчёсанные на обе стороны, а у меня, как и у папы, тёмно-каштановые, только с густой чёлкой, когда у него уже был блестящий и даже слегка морщинистый крупный лоб и блестящая почти гладкая макушка, а волосяной покров головы оставался уже на затылке, если не считать густой широкой бороды лопатой.

Дядя Олег тоже был бородат и усат, но она у него росла эдаким полукругом, окаймляя лицо, была не шибко длинной, и цвет был куда светлее, такой нежно-каштановый, почти рыжий. Ржавого цвета, что кудри, что усы, что борода и крупная бордовая родинка на левой щеке обычно с торчащим волоском, который он изредка обрезал.

Папа был охотником, а его брат комбайнёром. И если для отца добыча никуда не делась, хоть он иногда и начал говорить, что зверья в лесах поубавилось, то дяде Олегу после того, как это всё началось, толком и работать-то негде. Все, кто выжил, сидят по домам, ждут военных или помощи от крупных городов. Нам с Антоном рассказывают мало о том, что случилось, но мы не глупые и понимаем, что было некое нашествие диких непонятных зверей, которые перегрызли добрую половину «Сухого Озера», загнав остальных жителей деревни в избы, откуда лишь при дневном свете они осмеливаются теперь выползти, да и то не все.

Снаружи раздался шум, будто по дорожкам скачет отряд конных всадников или пробегает табун диких лошадей. Лампочки в главной комнате замерцали, посуда вокруг задрожала, характерно позвякивая, как и столовые приборы, уложенные возле подоконника.

Папа схватил вновь ружьё, второй рукой из приоткрытого ящика чёрного комода, стоявшего у входной двери, загрёб к нему патронов и отправился на крыльцо. Раненный дядя тоже своё ружьё, приставленное к изящной по дизайну, и в то же время довольно плотной, крепкой и устойчивой ножке стола дулом вверх, взял в руки, поглядывая в сторону окошка наружу.

Становилось действительно страшно. Кто или и что там так топало, какие невообразимые ужасы скрываются в сочащихся туманной дымкой гроздьях ночной темноты? Столь безобразные и недоступные к пониманию, что они сами опасаются выходить на солнечный свет, боятся дня, дабы никогда не встречаться с собственным отражением или даже тенью.