Влад Волков - Мотыльки

А я что? Не понимаю что ли? Из других деревень и города помощи никакой, как все говорят. Только и слышу «Да кто его знает, что там в Магнитогорске! Жив ли кто вообще, может, там всё ещё хуже!» – и от соседей Марьи с Никифором, и от папиных друзей-охотников: дяди Серёжи, дяди Мергена и остальных.

Людей всё меньше и меньше, детей гулять не пускают, играть и гулять не с кем. Да и вообще столько друзей уже эти чудища перетягали… Подумать жутко, аж слёзы наворачиваются. Вальку Бунина в поле настигли, Камиля у речки, Серёжка Тихонов с матерью и отцом по грибы – по ягоды в лесок недалеко сходить собрались, так, вокруг деревни, никуда не забираясь, так и сгинули, нет их больше.

А те, кто прочь из «Сухого Озера» уехать решили, собрав своих да отправляясь отсюда, так об их судьбе мы тоже ничего не знаем, добрались ли куда, и есть ли вообще в мире ещё кто живой. Антоха так и говорит «мы, братец, последний оплот человечества» – и колышки свои точит, вокруг дома, косо со всех сторон обставляя день за днём. Скоро не дом, а какой-то ёжик получится…

Сегодня старший брат меня впервые взял с собой сторожевые костры зажигать. Мол, раз волков и прочее зверьё от деревни огонь отпугивал, значит, и от этих созданий поможет. Костры горят по всему периметру, там где окружная трапа проходит, от нас недалеко такой кусок. Да многие ещё свой участков или дом окружают. Староста Айдар Губей-улы ругается! Наш председатель сельсовета. Кричит на всех, мол, подует ветер, разнесёт огонь, всю деревню спалим, друг друга живьём сожжём за одну ночь. Прям категорически против этих костров.

Унять его вот только «шаман» наш смог, дядька Шункар, высокий такой, худощавый, как смерть с косой, глаза впалые, волосы длинные-длинные седые, назад зачёсанные… Сядет, бывало, на улице, прям на перекрёстке, в позу такую странную шаманскую, и давай распевать: «У воды господь, у леса господь, у человека господь…» и так далее, «Дай нам прожить, спаси-защити», молится своим богам за все наши души, да не так, как дядя Олег совсем.

А сегодня, когда мы с Антохой его в сумерках видели, шагая к кострищам, чтобы возжигать защитное пламя, тоже сидел-восседал, в одних вытянутых серых шортах до колен, в остальном – голый, босой, кожа да кости, прям скелет, смотреть жутко. И свистит что-то там не ритмичное, обрывистое, не так как у нас, бывало, поют или мелодии насвистывают. Причитает про благую мать, чёрную козу лесов, что б отвадила детей своих да защитила нас, слуг её. Не знаю уж, мне кажется, мы с Антохой, папой и дядей Олегом никакие не слуги загадочной Чёрной Козе. Аж представлять её страшно.

Может, потому и уснуть не выходит? А, может, от впечатлений, что на костры позвали. Отец с дядей ушли на охоту, оленей стрелять, а я всё лежу, лампу на углу дома выглядываю, да на рассеиваемый ею мрак за крыльцом сквозь окно, подманивающий доверчивых светлячков к фонарю на верную гибель.

Разжечь самому костёр, разумеется, так вот с ходу не получилось. «Первый блин комом» – как мама любила говорить. Добрая такая была, всегда от строгости отца нас защищала, если напроказничаем с Антоном… Как же вот так, ушла в лес и больше нет мамы… Хочется верить, её какие-нибудь солдаты нашли да в безопасное место забрали. И нас заберут скоро, просто всех чудовищ перестреляют, да проберутся, наконец, к деревне, папа так верит, что помощи надо ждать. Вытащат, мол, кто остался, рано или поздно. Не всю жизнь вареньем питаться же…

Уже начал, наконец, засыпать, проваливаясь с мутный морок от враждебной и чёрной реальности с этой непроглядной сгущавшейся ночью и чёрным лесом, в двух опустевших участках от которого и стоит наш домишко с частоколом, как входная дверь распахнулась и громкий топот ног внутри послышался по половицам.

И я, и брат из комнат головы высунули, а там папа раненного в окровавленный бок дядю Олега тащит. Тот рану держит, всё стонет, бормочет что-то будто бы не на нашем вообще языке, а папа всюду шарит в поисках последних остатков спирта, чтобы рану промыть. Сам прятал от дяди, чтобы тот не допил, а теперь в суматохе и панике, видимо, подзабыл сам, куда именно.

– Под старым бочонком, у которого дно отвалилось, – напомнил я, похоже, напугав папу своим внезапным тоненьким голоском.

– Ты, а ну марш спать давай! Что б носу твоего здесь не видывал! – пригрозил он мне кулаком, а сам-то пошёл, как я сказал, к бочонку, где мёд когда-то лежал, да мы уж много лет, как весь его семьёй выели, а тот для заполнения непригоден стал – дно проломилось.