Кэт Уинтерс - Во власти черных птиц

Мне было тяжело дышать. Я отвернулась к стене из песчаника и стянула маску, хватая ртом воздух. Я вдыхала ртом пахнущий тунцом ветер, и меня тошнило от этого запаха. Меня тошнило от всего. Почему не я погибла от микробов или бомб? Почему я стою в одиночестве посреди опустевшего города? Почему умный и талантливый мальчик пошел в армию? Как он мог поступить так глупо?

Пустой перекресток не мог дать мне ответов на эти вопросы, и я потащилась дальше, как во сне, с трудом передвигая будто налитые свинцом ноги. Мое неровное дыхание перешло в икоту, в боку была мучительная боль.

Подойдя к жилому кварталу, я увидела – в значительной степени благодаря обонянию – жуткую сцену во дворе дома гробовщика. Сосновые гробы были сложены друг на друга. Четверо маленьких мальчиков взбирались по ним, будто на деревянную крепость. Они распевали песенку, которую я слышала в начале учебного года, когда эпидемия гриппа была в самом начале.

– Эй, вы, слезайте оттуда! – закричала я на детей. – Вы топчетесь по телам мертвых. Вы что, не видите мух? Вы заболеете.

Заводила этой компании, русоволосый мальчуган в штанишках до колена, закричал друзьям, пытаясь не свалиться с неустойчивой деревянной конструкции:

– Пацаны, это немцы. Стреляйте в них!

Остальные розовощекие мальчишки навалились на гробы и начали палить в меня из невидимых винтовок.

– Где ваши родители? – спросила я.

– Продолжайте стрелять, парни. Задайте этим грязным фрицам.

Они продолжали расстреливать меня из воображаемого оружия, не собираясь покидать свою отвратительную игровую площадку. Раскаты грома в темнеющем небе к западу вызвали у ребятишек громкие восторженные вопли.

– Это был залп из нашей пушки, Фриц, – заявил вожак. – Ты умрешь.

– Это вы умрете, глупые дети, если будете здесь играть. Убирайтесь отсюда. – Я вошла в наполненный смрадом двор, где меня окружили мухи, и схватила русоволосого мальчишку за руки. – Я сказала, убирайтесь отсюда.

– Отпусти.

– Нет.

Я вцепилась в сопротивляющегося мертвой хваткой и выволокла со двора гробовщика.

– Отпусти меня!

– Возвращайся домой к маме. – Я толкнула его вперед, как только мы оказались на тротуаре. – Не желаю больше ничего слушать о мертвых мальчиках.

– Ты чокнутая, вот ты кто!

Он возмущенно оглянулся на меня через плечо и побрел по тротуару. Его друзья присоединились к нему, прыская в кулак.

Не успела я дойти до конца квартала, как русоволосый мальчишка закричал издалека:

– Если хочешь знать, моя мама лежит в больнице. У нее грипп. Я не могу пойти домой к ней.

Я смахнула слезы тыльной стороной руки и ускорила шаг.

Пройдя три квартала к желтому дому тети Эвы, я увидела чей-то велосипед возле ее роз. Долговязый мальчишка лет двенадцати, не больше, в форменной кепке и черном галстуке ожидал на крыльце с конвертом и планшетом в руках. Увидев, что я свернула к дому, он быстро пошел мне навстречу. Я приготовилась услышать плохие новости.

– Здравствуйте, мисс. – Голос мальчика звучал приглушенно из-за маски, которая была завязана так туго, что наверняка причиняла ему боль. – Вы миссис Уилфред Оттингер или мисс Мэри Шелли Блэк?

– Я мисс Блэк.

– Пожалуйста, распишитесь здесь.

Слова на его планшете расплылись перед моими усталыми глазами. Я увидела только жирную надпись ВЕСТЕРН ЮНИОН в самом верху страницы. Кто-то прислал нам телеграмму.

– О нет. – Я оттолкнула планшет. – Еще одна смерть сегодня – это слишком. Не надо мне это отдавать. Не надо сообщать мне о смерти отца.

– Я не читаю телеграммы, мисс. – Он снова сунул мне планшет. – Пожалуйста, распишитесь. Я не могу уехать, не доставив телеграмму, если кто-то был дома.

Я покачнулась и схватила мальчика за руку, чтобы не упасть.

– Прошу вас, мисс. Все будет хорошо.

Он поддержал меня, и я трясущимися пальцами нацарапала что-то похожее на подпись. Взяв у него коричневый конверт, я разорвала его и прочла короткое сообщение от дяди Ларса из Портленда.

ОН ЗАДЕРЖАН БЕЗ ПРАВА

ОСВОБОЖДЕНИЯ ПОД ЗАЛОГ.

СУД НАЗНАЧЕН НА ДЕКАБРЬ.

ЕМУ ГРОЗИТ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ.

ПУСТЬ М. Ш. ПОБУДЕТ У ТЕБЯ.

Л.

Двадцать лет .

Если суд присяжных решит судьбу моего отца таким образом, когда он освободится, ему будет шестьдесят пять лет. Мне будет тридцать шесть. И все потому, что папа ненавидит войну.

Телеграмма выпала из моих пальцев на дорожку. Я направилась к дому, оставив на листке бумаги грязный отпечаток своего ботинка, и хлопнула дверью с такой силой, что окна задребезжали. Оберон затрещал у себя в клетке. У мальчика из «Вестерн Юнион», наверное, сердце ушло в пятки. Прыгнув на велосипед, он умчался с такой скоростью, какую только могли развить его костлявые ноги.