Сергий Горн - Проводник. Возвращение зари. Его единственная книга чернилами света написанная

– Я-я-я, не знаю, это серьёзный шаг. А почему бы не сделать вам самому?

– Я бы хотел, добрый человек, да ведь время вокруг меня так переменчиво.

– Как переменчиво? – вопросил я и посмотрел ему в лицо, он так же, как и прежде, смотрел отрешённо впереди себя.

– Да так, я то тут сейчас с тобой, то там где-то, там…

– Странно всё это, и ты странный.

– Мне не ново слышать подобные слова, – он помолчал снова и продолжил стихами: – Разбейся сердце о гранит прибрежных скал и разлетись с волной на рваные куски, чтоб я их средь камней и вод не отыскал, не мог собрать в одно без гробовой тоски .

Он остановил течение стихотворного ручья. Его чтение тех стихов казалось прекрасным до дрожи. Не каждый чтец мог похвастаться таким уровнем исполнения, но некоторый дефект его речи мой слух чуточку напряг. Немного спустя он, будто прочитав мои мысли, произнёс:

– Я не читаю их и задумываюсь над тем, чтоб закончить написание. Я, конечно, до конца не уверен буду в том, что писать не стану более, но заботиться о том, чтоб их читали люди, я не стану.

Мы молчали; я молчал, боясь потревожить его тишину. Несколько минут погодя он продолжил:

– Я вижу: ты честен и строки твоего рассказа написаны ровным языком, правдивым изнутри, – принесу свои стихи и записки о том, что происходило со мной, о размышлениях, случайно оставленных на бумаге. Попробуй некоторые стихи превратить в песни. Вспомнить бы сон прозорливый.

Я молчал и только слушал.

– Напечатай их, пусть почитают и может быть услышат – он стал ещё более хмур, нежели раньше, и видел я, что он будто превратился лицом в старика, которого XX век в слиянии с XXI веком изрядно вымотал. – Я найду тебя, я знаю: ты всегда приходишь сюда.

Я кивнул. Поднялся он легко, без какого-либо лишнего шороха, будто крылья были за спиной, и пошёл так же бесшумно и чётко, прихрамывая на левую ногу. Я вслед ему смотрел и продолжал молчать, заворожённый подобным действием лёгкого шага в вечернем свете Солнца. После я долго смотрел в ту сторону и размышлял о том, где мог меня он видеть. Тут? Да! Но почему не видел я его, а он говорит, что знает, как бываю тут всегда? Я перебирал в памяти многие лица и силуэты многих прохожих, но не мог подобрать из виденных мной лиц и фигур что-то похожее к его мрачному силуэту с хмурым лицом. Проходящие мимо люди смотрели на меня удивлённо. Некоторые перешёптывались и подушечкой указательного пальца слегка ударяли себя по виску.

Как я и писал в начале обзора его творчества, мы ещё вернёмся прозой к жизни этого необычайно необычного человека, а пока стихи его продолжали возбуждать довольно бурное воображение моего сознания, открывая во мне неотъемлемое желание обратиться к Андрею Пакину, чтобы тот дополнил прекрасными звуками музыки стихи проводника.

V.В содержании его тоскливой книги я заметил три стихотворения, не вошедшие в рамки полного замысла ровных строк, написанных чернилами света, – это «Призрак», затем «Призрак. Размышление» и замыкает эту триаду «Призрак. Свобода». Будто он давал нам другую версию настроения повествования для чтения. Или, быть может, он видел те события где-то в краях, столь отдалённых для восприятия человеческого взора. Словно прошлое, настоящее и будущее замыкаются воедино, не отдавая отчёта Времени, которое неустанно должно следить за порядком всего сущего. Эта другая история, не входящая к замыслу сюжета, по-нашему, а с его стороны – реальному повествованию собственной жизни. История эта будет предана особому рассмотрению и потребовала бы сейчас подвергнуть разбору её сюжетных линий и сравнению с некоторыми моментами его жизни, прорисованными скудно на запачканной печалью бумаге, но мы вернёмся к основному делу моего исследования его стихотворчества и отдадим надлежащий разбор маститым авторам или современным критикам литературного слова .

VI.После строк тоски, когда сердце разбилось о гранит прибрежных скал на рваные куски и разлетелось с морской волной, пришёл ад, сотворив с ним страшное.

Белый стиль написания стиха ещё более нагнетает обстановку случившегося, и страх подступает от основного органа камнем к горлу ещё более явственно. И в этот момент смертного страха он начинает молиться. Молитвы не были канонического характера, а другие, искренние ко Господу.