Жан Рэ - Точная Формула Кошмара

Неторопливое шествие приближалось к дому, и от священных песнопений деревья содрогались, будто от порывов ветра.

— Рождество! Рождество!

И вновь раздался властный голос:

— Дорогу Богу истинному! Прочь, призраки ада!

Мимо окна проходили первые ряды, сквозь прорези куколей горели глаза, воспаленные жаром святого рвения.

— Барбускины! — еще раз пробормотал Лампернисс.

И тоже упал ничком.

В этот миг я ощутил себя как бы невесомым — я воспарил над миром земным и руками раздвигал легчайшую облачную кисею.

Где-то в глубине этого немыслимого измерения пронеслись громадные безобразные формы, мертвые, точно гонимые бурей остовы покинутых кораблей.

Я кого-то звал, не знаю кого, и на короткое мгновение мне явился лик аббата Дуседама: он улыбался и плакал, пока не исчез.

«Это просто дурной сон!», говорил мне рассудок, но его слабый голос замолк и не повторил более слов утешения.

Я сидел в мрачной кухне с погасшим очагом; трепещущий огонек свечи заставлял тени совершать неожиданные прыжки — из угла в угол.

Не знаю, как сюда попал, во всяком случае, уже будучи здесь, как говорится, я пришел в себя.

И долго призывал кого-нибудь из тех, кто жил со мной под этой проклятой кровлей, — никто не ответил.

Я остался в Мальпертюи один. ОДИН!

Необъяснимый прилив отваги подвиг меня на поиски в ночном ужасе инфернального дома.

Нелепые оболочки Матиаса, дяди Диделоо и бесформенного Чиика больше не висели под потолком в пустой лавке.

Я добрался до привратницкой Грибуанов.

Никого.

Повсюду искал Лампернисса — тщетно.

Опустела комната кузена Филарета, обезлюдели апартаменты дам Кормелон, заброшены помещения, отведенные дяде Диделоо и его семейству.

Непонятное любопытство подтолкнуло меня зайти в гостиную посмотреть, сохранились ли отвратительные останки доктора Самбюка — на его аккуратно поставленном стуле не было ни пятнышка.

— Кошмар! — повторил я, высоко, словно факел, поднимая плачущую салом свечу.

И вскрикнул… возможно, от радости. Тетя Сильвия, выпрямившись, сидела на своем стуле с абсолютно невозмутимым видом.

— Тетя! Тетя!

Глаза ее были закрыты, мой крик не пробудил ее от сна.

Я приблизился и положил руку ей на плечо.

Ее тело медленно наклонилось, соскользнуло со стула и рухнуло на паркет с оглушительным грохотом.

На пол упало не человеческое тело, а каменное изваяние, и разбилось от удара.

И тогда в ночи прозвучал звонкий голос:

— Теперь мы остались одни в Мальпертюи!

— Эуриалия! — заорал я. Но кузина не показалась.

Как безумный, метался я по дому и все время кричал, умоляя ее появиться.

Тщетно.

С отчаянием в душе я вернулся в холл. Свечка моя погасла подле изваяния бога Терма, а из глубин мрака на меня надвигались устрашающие зеленые глаза.

Ощущение безмерного холода пронзило меня, тело словно само прильнуло к каменным плитам пола, сердце перестало биться.

Я, который совершил кражу в библиотеке Белых Отцов и предпринял тяжкий труд — возможно, во искупление своего греха — привести в порядок документы из оловянного футляра, дабы восстановить историю Мальпертюи, я прерываю последовательность листков, оставленных несчастным Жан-Жаком Грандсиром.

Дело в том, что здесь необходима вставка из нескольких страниц, исписанных Дуседамом Старшим. Похожее уже имело место в самом начале этой повести, когда из рукописи нечестивца-аббата я переписал отрывок, названный им самим «Видение Анахарсиса». Несколько листов, здесь приведенных, будут последним образчиком его многословной прозы: в остальном его записи являют собой исполненные самодовольства разглагольствования о тайных науках и набор опаснейших богохульств.

Отмечу в частности, что обуянный гордыней Дуседам Старший здесь уже прямо использует свое ненавистное «Я» вместо безличного изложения событий.

Остров относится к группе Киклад и, должно быть, расположен неподалеку от Пароса; но из-за свирепых грозовых бурь мы уже несколько дней плаваем наудачу в этих опаснейших местах. Наконец сквозь клочья тумана, разорванного утренним ветром и тут же вновь сросшегося, проступили отвесные скалы, о которых упоминал Анахарсис. Я уверен, он говорил правду.

Ко мне подошел Ансельм Грандсир и завел довольно необычную для него речь.