Анна Шулятицкая - Королевство Теней

– Никому.

– Но я знаю, что ты не обманываешь. Потому что, во-первых, ты не взрослый. Во-вторых, ты мой друг.

Когда Серёжа меня впервые гордо назвал другом, стоял серый, промозглый день. В коридоре не прекращалась визгливая возня, в столовой подавали холодный омлет с петрушкой и чай, безвкусный из-за сахара, а я всё равно сиял от счастья.

– Твоя мама, получается – продолжал Серёжа с кривой ухмылкой, – ведьма, раз все внимательно её выслушивают?

– Я не знаю, кто она.

– Неужели никто не догадался? И почему ты вот так сидишь, ничего не делая? Вот если моя мама начнёт гадать, я сразу запрещу ей это делать!

– Она слушается?

– Ещё как! – произнёс он, задрав нос, и добавил загадочно: – А ты всё же попробуй пойти другим путём.

Я съел шестую апельсиновую конфету, хотел было приняться за уроки, но тотчас отложил книжку по русскому языку. Серёжа страшно заинтриговал меня.

– Каким?

– Возьми её карты.

Я удивился тому, с какой лёгкостью он говорил о чужих картах, и с самого начала решил для себя, что ни в коем случае не украду их. Кража бы означала, что у меня не было совести. Но совесть имелась, в полном комплекте и, так сказать, в полной боевой готовности. Она сразу взбунтовалась, когда услышала Серёжины слова, и долго не унималась. Настолько была взбудоражена!

– Нет.

– Как? Ты должен.

– Ничего я не должен. Даже не начинай. Меня будут обзывать вором. Я не вор.

– Мамины карты – твои карты, – серьёзно проговорил Серёжа. – Ты не вор. Не бери их в школу. Просто погадай там, в чёрной комнате, когда никого не станет дома.

Я был растерян, измучен сомнениями. Мама ведь не ошибалась насчёт ранних гаданий? (Самодельные карты не считались, так как в них не было никакого толку.)

– А на кого гадать?

– Да на кого хочешь! На себя. Если ничего не выйдет, ты же наверняка расстроишься? – спросил Серёжа и закончил раскрашивать огромную пожарную машину.

– Да. А я не хочу больше расстраиваться. Никогда.

– Правильно. Так и говори! Ты очень уверенный, это здорово, – сказал Серёжа и дружески потрепал меня по плечу. – Нет, хватит говорить. Действуй, Паша!

Но я всё же не был до конца уверен в том, что поступаю правильно и две недели вёл достаточно тихую и робкую жизнь, не решался перешагнуть порог чёрной комнатушки, в которую толпами по вечерам наведывались плачущие морды. Александры среди них давно уже не было. Она приходила к маме в последний раз месяцев девять назад и деликатно добывала информацию о сыне. Мне было неизвестно, чем закончилась история, а потому досадно и жаль.

Мама, без конца занятая работой, часто отказывалась провожать до школы. Вместо неё меня под руку брал папа. Мы проходили возле детского сада, где в маленьких шапках с завязками играли малыши, мимо киосков с жирным шоколадным пломбиром и спорили о том, какой вкус бы купил человек, идущий нам навстречу. Папа испытывал неловкость, когда я поднимал серые глаза и спрашивал обеспокоенно:

– А как же твоя работа? Ты не работаешь?

– Работаю. Ты пока один не дойдёшь, так ведь? Хотя я знаю, что ты пробуешь быть самостоятельным. Видел, как завтрак готовил. Это был бутерброд с хрустящей корочкой?

– Скорее, чёрный сухарь.

– Не всё сперва получается удачно. Но это не означает, что пора складывать руки.

– Я ни за что их не сложу. Но мне без тебя правда не дойди! – отвечал я и озарялся в ласковой улыбке. – Веди меня, пап. Веди.

– Держись рядом.

Папа увлекал меня в доверительные разговоры, встречал весело из школы и лелеял до тех пор, пока меня не стали угнетать первые признаки одиночества, появившиеся совершенно неожиданно. Временами я замыкался в себе и не общался с Серёжей, который, несмотря ни на что, всячески поддерживал меня. Он приносил всё больше апельсиновых конфет, а после того, как я отказывался от них, предлагал угощение Ирине Андреевне, которая, кажется, за два года успела располнеть. Она сделалась неповоротливой и мало ухаживала за кожей и ногтями. Вероятно, с ней стряслось несчастье. Может быть, и наоборот.

Я ждал хоть какого-нибудь знака, который бы указал на правильность моих действий, и глядел с невыносимым напряжением на дверь, за которой лежали карты. Когда ничто не подало мне знака, я начал следить за мордами, которых комнатушка жадно пожирала. Люди втягивали плечи, складывали руки

(я ни за что их не сложу)

и, погружаясь в глубокий траур, болели.

Наконец, приняв окончательное решение, я проник внутрь,

(когда никого не стало дома.)