Денис Игумнов - Золото Флинта

– В какую игру?

– В интересную. Но не думай, пожалуйста, что всё будет так просто. Ты будешь играть ни одна. Вас таких, жаждущих свободы и жизни, будет тринадцать человек. Выигрышный билет всего один. Понимаешь?

– У меня есть выбор? – Катя поднялась на ноги, сбросила с плеч шубу и, забыв о том, что всего минута назад умирала, встала в полный рост, выпятив грудь вперёд. – Но что-то конкурентов многовато. А?

– Не вздумай со мной торговаться, детка, – вроде бы и тон в голосе не изменился, а Катю продрало до костей. До неё дошло, что те силы, которые пришли к ней на помощь, видят её насквозь и все её уловки бесполезны. Она опять почувствовала подкатывающую к горлу тошноту. – Выбор за тобой. Ну?

– Я буду играть.

Стоило ей выразить согласие, как ванна и все предметы рассыпались на кубики. Первыми отлетели от стен розовые плитки, а за ними на элементы мозаики разложилось и остальное. Хлоп, хлоп ресницами, и Кати уже нет…

Ужина Серёгу вторую неделю подряд мучала бессонница. Ему не давала спокойно спать совесть. Он никак не мог примириться с тем, что, поддавшись слабости, фактически согласился на предательство самого святого, на что он молился вот уже полтора года – предательство идеи и тех, кто честно ей служил.

Решение открыться, всё честно рассказать, пришло к Ужину не сразу, он выстрадал и выносил его, как курица яйцо, и боясь разбить, боясь передумать и навсегда остаться в статусе Иуды, понёс это яйцо тем, на кого Серёгу заставляли стучать.

Ни одной депеши цепные псы режима от Сергея пока не получили, кроме тех показаний, данных им на первом допросе, сразу после задержания, и он справедливо полагал, что партийцы поймут и простят временную слабость воли. Ведь многие в первом бою проявляют не лучшие черты характера, некоторые откровенно трусят, бегут с поля боя, другие после первого артналёта пахнут, как свежеоприходованный нужник. В другой же раз, те же самые бойцы, немного привыкнув к соседству свистящей осколками и пулями смерти, проявляют чудеса героизма. Ну не могли этого не знать его партийные командиры, тем более что некоторые из них успели побывать в горячих точках. Ужин думал, что это почти одно и то же.

Со своей бедой Ужин обратился к непосредственному командиру его звена – сотнику Камаразину: тот, выслушав его сбивчивые признания, попросил подождать в переговорной, а сам, сдвинув брови, пошёл доложить руководителям центральной ячейки их партии. По прошествии получаса Ужина вызвали в кабинет первого зама главы партии Вениамина Сазонова. С выстукивающим сто пятьдесят ударов в минуту сердцем Ужин вошёл в комнату.

В квадратном помещении пять на пять метров было крепко накурено; трое советников из центральной ячейки штаба партии «Патриотического Воспитания» сидели у стола в виде тумбы, включая Сазонова и сотника Камаразина. Под московское отделение партийцы облюбовали себе полуподвальное помещение в спальном районе. Окон в некоторых комнатах подвала не предусматривалось в принципе, вот и в кабинете зама они отсутствовали. Сигаретный дым искал выход, но, так и не находя, собирался в ядовитые тучи под низким потолком. Та ещё атмосфера, дышать нечем, как в прямом смысле (Серёга не курил), так и в переносном смысле – Ужин чувствовал себя как будто под прицелом: тучи сгущались, на душе становилось тяжело.

Никто, кроме сотника, никак не отреагировал на появление Серёги: только сотник встал и указал на стул, стоявший прямо посередине кабинета, предложив жестом садиться. Ужин присел на край стула, чувствуя себя крайне неудобно, а тут к тому же сотник зашёл к нему за спину и встал позади стула, как конвоир в трибунале.

– Ну давай, рассказывай, как товарищей своих продал! – совершенно неожиданно, вскочив с места, диким голосом проорал Сазонов. До этого он сидел спокойно, пускал колечки дыма, выглядел вялым и апатичным, и вдруг такой резкий переход от безразличия к психопатии.

Крик зама заставил Серёгу инстинктивно откинуться на спинку стула, на что был и рассчитан эффект от гневной фразы Сазонова. На голову Ужина накинули чёрный полиэтиленовый мешок, свет померк. Он попробовал встать и одновременно стянуть с себя мешок – ему помешали, скрутили руки за спину, навалились все вчетвером и держали, пока он в безумном страхе расходовал мизерный запас кислорода, оставшегося в мешке.

Ужин открыл пошире рот и плотная ткань мешка налипла на губы, полностью перекрыв доступ воздуха в лёгкие: он уже терял сознание, зенки лезли на лоб, когда наступило облегчение. Но, странно, вроде ничего не изменилось: Серёга всё также не мог вздохнуть, а уже не задыхался. И двигаться он не мог и всё, и вся вокруг него замерло тоже. Время замедлило свой ход, почти остановилось.