Роман Шмыков - На ночь глядя

– Меня зовут Дио́гу. Зовут в этом теле. Можешь обращаться ко мне, если потребуется помощь.

Меня взбесило его знание русского языка, и что он вообще забыл здесь? Почему он не на другой стороне планеты, не бегает по зелёным лугам и не купается в реке? Или что там бразильцы обычно делают, кроме как гоняют мяч сутками?

– Ага, спасибо.

Я не увидел, но услышал, как он улыбнулся. Ну да, именно так. Я краем глаза проследил, как высокое туловище пропало за ширмой, и мне стало опять спокойнее. Неприятно находиться рядом с ним, он для меня как обидная детская дразнилка. Вроде бы и сам давно вырос, а чувства задевает всё равно. Попрошу доктора при возможности перевести его в другую палату, пусть эту жизнь доживает где-нибудь ещё, но не рядом со мной, уж потрудитесь уважить мою одноразовую душу.

День клонился к завершению, когда он вышел из палаты и оставил меня на часик другой в одиночестве. И дышалось как-то спокойнее, и думалось. Я потянулся, ощутив приятную тяжесть в уставших мышцах. Весь день провалялся, но организм боролся с болезнью и уставал лишь от этого. Сражается до смерти буквально, молодец. Я б на его месте сдался. Хорошо, что мозг принадлежит мне, а не телу. Знало бы оно, какие хохмы я отпускаю о его недуге, так давно бы отключилось самовольно.

Я проводил солнце за горизонт, наблюдая за ним через ширму. И глазам не больно, и тягучая атмосфера полумрака успокаивает. Сегодня я что-то разнервничался, и не стоит, думаю, слишком бередить измученную память, вспоминая из раза в раз, что оставляю после себя в сорок с лишним лет. Я ж даже не подарил…

Он вошёл быстро, почти прыжком очутившись в палате. Чёрные волосы пропали за перегородкой и слились с плоскостью кровати. Кажется, он немного худее, чем мне поначалу показалось. В этот момент, когда с его стороны не исходит ни звука, мне почему-то его становится жаль. Крошечная мысль скользнула на передовой и тут же рассосалась, и я опомнился – кого жалеть? Уж точно не его .

Мой мир сузился до койки и телевизора перед ней. Я забыл обо всех, кто существовал вокруг, и в темноте только экран светился, заставляя меня поверить в то, что я действительно остался один. Я переключил новости на фильм, с фильма на передачу о животных, с передачи на футбольный матч. Может, его это развеселит, отвлечёт? Есть ли ему интерес до обычного занятия его нынешних собратьев по расе и национальности? Спрошу при возможности, если завтра оба проснёмся. Какая у него стадия рака? И рак чего? Вряд ли задницы или чего-то подобного. Не по чину.

– Можешь немного убавить громкости? Хочу вздремнуть.

Он уткнулся лицом в подушку, судя по глухости его слов. Я быстро достал из-под худой ноги пульт и уменьшил громкость на пару делений. Тут же послышался тихий храп, такой невинный и лёгкий, словно ребёнок заснул на руках у родителей. Я убавил ещё, почти прекратив различать звуки со стороны телевизора, ну и ладно. Новости мне уже неинтересны, а экран пусть горит, мне не мешает, а ему и тем более.

Из лёгкой дрёмы я очнулся уже перед отбоем. Медсёстры обходили палаты, нашу посетив последней. Две девушки сидели у нас очень долго, и я не был против – мне позволили посмотреть телевизор чуть дольше обычного, и мне удалось воспользовался этим случаем сполна. Я старался вообще не издавать звуков и тем самым не привлекать внимания к своей персоне.

– Сколько вам лет? Только честно!

Девушки почему-то хихикали, задавая этот вопрос, но я особенно навострил уши, желая тоже узнать ответ. Страшно даже случайно скрипнуть койкой, лишь бы не оказаться тем, кто случайно всё прослушал.

– Мне двадцать шесть.

Снова девчачий сдвоенный смех. Он ехидничал. Уверен, его лицо сейчас растянуто в вымученной улыбке, он знает, что может играться людьми как ему вздумается. Хотя, всё ещё ситуация вполне невинна.

– Имею ввиду, вообще сколько вам лет? Я понимаю, что этот вопрос вам задавали уже сотни раз, но вы никогда точно не отвечали. Это правда, что вы не помните?

– Верно, воспоминания о первой жизни и правда затерялись где-то в моей…

Он осёкся. Думаю, он это тело не хочет называть своим, так же, как и главную её часть – голову. Его нынешнее тело болеет, и болеет очень сильно. Я знаю, каково это, когда стыдишься той оболочки, в которой живёшь, из которой не можешь выйти, если не хватает сил сделать это самолично.