Владимир Сулимов - Дурной глаз

Нельзя мешкать. Юлий замахнулся молотком. В этот момент со щёлчком, сам по себе, открылся замок.

Слово было подобно скользкой рыбине, которую он ловил, как в ручье руками, в своей голове. Наконец поймал. Слово оказалось зябкое и покрытое медной чешуёй: ключ .

«Ключ», – повторил Юлий. – «В шкатулке ключ от неё же самой!»

Он опустил руку с молотком и откинул крышку… и внутри, на красной материи, действительно лежал ключ. Юлий мог бы испытать лёгкое разочарование от того, как просто он угадал ответ, если бы не размер и форма ключа. Ключ определённо не мог подходить к шкатулке: был слишком большим.

Ощущение дежа-вю всё не проходило. Под его влиянием Юлий испытал новое озарение. Он взял ключ и вернулся на кухню к своей застывшей в одной позе механической жене.

Он коснулся её плеч. Отметил, какие они костяные и жёсткие, как спинка стула, на котором сидела Алиса. Он потянул вниз её халатик, чувствуя, что раздевает манекен. Юлий взял жену за локти, прижал руки к телу; они сдвинулись с трудом, словно заклинившие двери троллейбуса. Наконец халатик соскользнул с плеч Алисы, обвис до пояса, открывая безупречно гладкий пластиковый торс, слегка блестящий, глянцевые груди с торчащими сосками, возбуждающие не сильнее, чем выпуклости у куклы Барби. Как и предвидел Юлий, между лопатками обнаружилось отверстие, формой напоминающее жирный перевёрнутый восклицательный знак. Оставалось лишь вставить в него найденный ключ и завести жену.

Завести жену. Завести жену. Завести себе жену. Завести жену до упора.

Юлий расхохотался смехом лающим, лихорадочным, страшным. От такого смеха люди должны терять рассудок – те, кто его слышит, или те, кто смеется сам. Осёкся, прижал ко рту кулак и тут же с омерзением отдёрнул руку, потому что в кулаке был ключ. Мобильник наконец заткнулся. Чувство дежа-вю схлынуло. Юлий в растерянности переводил взор с ключа на спину жены и обратно. Он перестал понимать, что делать дальше.

Ключ.

Отверстие для ключа, дыра в спине Алисы, дыра в форме перевёрнутого восклицательного знака.

Ключ.

Отверстие для ключа.

Ключ в кулаке.

Ладонь вспотела.

Отверстие.

Ключ-отверстие-ключ-отверстие-ключ-отверстие-ключ.

Два слова слились в одно, бесконечное.

***

Юлий стоит и не может решить, завести или нет Куклу Алису, а на электронных часах микроволновки минуты всё преследуют друг друга.

И пока Юлий колеблется, пейзаж за окном постепенно заполняется скупым серым светом января… тёплого, бесснежного января, начавшегося так странно.

Голоса.

– Всё, поплыл.

– Давно с ним так?

– Постоянно. Не в отключке, так в отрубе.

Женские голоса. Женские голоса над ним.

– Даже когда приходит в себя, ничего не соображает. – Смешок.

Это неправда. Что-то он всё-таки соображает. Например, что комната залита солнцем, и ему душно, ему трудно дышать… и смешок, он уязвлён этим смешком.

Он жив, он слышит, и он понимает.

Он собирается заявить об этом, но какое-то чутьё удерживает его.

Женщины говорят тише. Он улавливает лишь слово или обрывок слова: дар . «Удар?», – предполагает он и пытается вспомнить. Каждый раз, приходя в сознание, он пытается вспоминать: как здесь очутился? что было во время «до»? почему его так ломает?

На экране памяти он видит картину: «Ауди А-6» мчится по шоссе, летит на низкой высоте, и Кристина схватилась за ручку, потому что ей и страшно, и страшно здорово; он смотрит, как она улыбается, и улыбается в ответ, и вот они уже смеются, а её волосы, господи, её волосы развеваются, потому что стёкла опущены, салон гудит, набитый летним воздухом с запахом лип и берёз; он в восторге от этого зрелища, от волос Кристины, от ощущения их под ладонью; он проводит по ним рукой, словно по волнующейся поверхности озера, и Кристина говорит ему: «Любимый», отчего у него, как всегда, мурашки бегут по коже, он их помнит отчётливее всего, и это воспоминание пронзает его сердце.

Он опять протягивает руку и гладит Кристину по голове, по шее. Его движения не скованы ничем, потому что ремень безопасности отстёгнут.

Дальше всё тонет в сером ватном облаке забвения. Ему кажется, что вкус и запах этого облака оседает тяжёлой пылью на языке.

– Он вчера кричал, – говорит Голос Номер Один. Голос Номер Один низкий, чуть в нос. И равнодушный. В нём слышен профессиональный цинизм. – Не утих, пока не дали морфий.

– Морфий? – Голос Номер Два звучит моложе, чувственнее… сексуальнее. – А что ему ещё колют?