Рита Харьковская - Миры и Судьбы. Книга вторая

Минут через пять Регина вернулась в дом, еще постояла несколько секунд, глядя на тушку отчима, вздохнула и окатила его ледяной водой.

Толик замычал и с трудом сел. Ощупал рукой голову с начавшей набирать форму, вес и цвет здоровенной шишкой. Потом постарался сфокусировать взгляд на падчерице:

– Ты что, совсем сдурела?! Мы ж с матерью просто так … ну типа шутя …

– Еще раз так "пошутишь" и я тебя убью …

– Посадят дуру! – припугнул Толик.

Регина улыбнулась, совсем краешком губ, совсем незаметно … наверное, так улыбалась бы, если бы могла, греющаяся на теплом камне эфа, не собирающаяся нападать немедленно, но всем своим видом предупреждающая: лучше обойти, не трогать:

– Не посадят, у нас до четырнадцати лет не сажают, у меня еще полгода в запасе есть. Постараюсь успеть.

Толик от неожиданности приоткрыл рот – это ж надо! разговорилась молчунья:

– Умная сильно?

– Да уж не тупее тебя.

Анна встала с постели, взяла в руки корзинку для овощей, и, словно ставя точку в разговоре мужа и дочери, сказала, обращаясь вначале к Регине:

– Подбрось угля в печь. Я в сарай за картошкой схожу. Надо ужин готовить.

И мужу:

– Вставай, хватит на полу валяться. Еще раз руку поднимешь, помогу Регинке тебя закопать.

– Вот дуры бешенные, шуток не понимают, – бубнил себе под нос Толик, стоя на карачках на полу и пытаясь подняться …

Маргарита провела ночь в аэропорту, как когда-то ее муж.

Как когда-то Семен, она то металась по зданию, не зная, куда себя деть и как скоротать эту бесконечную ночь, то выходила на улицу, в надежде, что прохладный воздух остудит голову и поможет привести мысли в порядок.

Но аэропорт, как и весь город, был окружен трубами заводов, темными терриконами шахт. Воздух, насыщенный пылью и миазмами перерабатываемого раскаленного металла и добываемого угля, забивали обжигал легкие, не давая вздохнуть полной грудью.

Маргарита снова возвращалась в здание аэропорта, снова и снова пропускала через сознание и память все ту же жвачку мыслей:

Как? как могла внучка поступить с ней так жестоко?

Как? как она посмела не воспользоваться возможностью вырваться из той нищеты и нелюбви, в которой прожила всю жизнь.

Как? как и почему не оценила, не поняла, не приняла предложенную ей любовь и помощь?

Что не так с этим ребенком?!

Первым же рейсом Маргарита улетела домой.

Уже когда самолет поднялся в воздух, измученная бессонной ночью женщина, глядя в иллюминатор, тихо шептала: "Будь ты проклят, чертов Город … ты убиваешь людей и калечишь души, ты – убогий, страшный и странный монстр … никогда! никогда больше я не хочу прикоснуться к твоей ядовитой земле…".

( И слово свое Маргарита сдержала. Это был ее последний визит в Рабочий Город.)

Из аэропорта Маргарита позвонила Аде и попросила приятельницу немедленно, прямо сейчас, приехать домой.

Ее душа разрывалась от обиды, а голова от мешанины мыслей, ей нужно было выговориться, с кем-то поделиться, и Ада, живущая рядом, вхожая в дом, посвященная во многие домашние секреты, подходила как нельзя лучше на роль слушателя и советчицы.

Если с ролью слушателя Ада справилась превосходно, кивала головой, где нужно, поддакивала, когда рассказ Маргариты предполагал именно такую реакцию, округляла глаза, удивляясь сказанному, то вот советчица из нее была "неправильная" … Ада давала совсем не те советы, на которые так рассчитывала подруга.

***

Многие, начитавшись рассказов Бабеля, насмотревшись разнообразных фильмов, наслушавшись веселых анекдотов, представляют себе еврейку эдакой крикливой, беспардонной бабенкой, в замызганном халате и рваных шлёпанцах на босу ногу. Такое описание не соответствует действительности в большинстве случаев.

Ада, единственная из большой еврейской семьи, выжила в Варшавском гетто. Ее родители умерли от голода еще в первые годы оккупации, братья и сестры сгинули в Треблинке.

Однажды ночью двенадцатилетнюю Аду вывезли в восточный район Варшавы, где поселили в семье поляков.

Долгих два года, до самого освобождения города, Ада жила, не выходя на улицу ни на минуту, помогая приютившей ее семье по хозяйству, присматривая за детьми, ежесекундно готовая, в случае опасности, юркнуть в спасительный подвал. Может быть, именно эти страшные годы, годы становления личности и воспитания характера, и сделали Аду молчаливой и достаточно скрытной.

Из подвала, в холодный январский день, девочку вытащил ее будущий муж, принимавший участие в боях по освобождению Варшавы.