Руслан Жуковец - Великие мистики, как они есть

Воспоминания, написанные учениками Гурджиева, страдают предвзятостью взгляда, как бы их авторы ни стремились писать объективно. Каждый хочет что-то спрятать – причем не обязательно о себе, хотя и о себе тоже, – но о Гурджиеве. То, что авторы воспоминаний не могут принять или понять, то, чего авторы стесняются, покрывается пеленой недосказанности и умолчания.

Яркий пример тому – известная книга Петра Успенского «В поисках чудесного». Считается, что она довольно точно передает учение Гурджиева в том виде, как он подавал его в период работы в России. Возможно, что так оно и есть. Но, отсекая от описания учения методы работы Гурджиева, Успенский убирает важную часть контекста, в котором это учение давалось. Как мы знаем, именно из-за методов Гурджиева, а также отчасти из-за его поведения, Успенский ушел из его Работы. И вот в чем вопрос: возможно ли отделить теоретическое знание, как это пытался сделать Успенский, от практических методов, которые призваны его подтвердить? И вообще нужна ли хоть кому-то, кроме, может быть, умных философов, теория, не подтверждаемая практикой?

В своей книге Успенский тщательно игнорирует методы, посредством которых Гурджиев работал с ним и остальными учениками. Упоминается пара упражнений и более-менее подробно описывается практика самовспоминания. Но реальной работы – причем не только в виде упражнений – было гораздо больше. Что это – нежелание Успенского вспоминать о том, что ему пришлось не по душе, или же своеобразный закон Омерты, обещание молчать о происходившем тогда до самой смерти? Тем более что, работая со своими собственными учениками в Лондоне, Успенский запрещал им разговаривать, здороваться и даже просто обращать внимание на тех, кто по тем или иным причинам ушел из группы. Успенский вообще был склонен к засекречиванию работы, но не факт, что причиной его молчания был негласный уговор или обещание, данное Гурджиеву. Есть серьезные основания полагать, что именно методы Гурджиева, которые он использовал для работы с учениками, и были причиной того, что Успенский разорвал отношения с ним.

Представим себе ситуацию, в которой вы вдохновлены некоторыми идеями и они вам очень нравятся. Вы хотели бы жить ими и как-то использовать их в своей повседневной деятельности. Но потом вы сталкиваетесь с тем, что следования идеям, простого постоянного размышления о них недостаточно с точки зрения того, кто вас им научил. Требуется практика, которая совсем не сочетается с тем, что вы себе представляли, и которая «опускает» вас с небес на землю, да еще и требует каких-то непонятных и несоразмерных с вашей готовностью усилий. Сначала вы терпите и подавляете протест, но потом ваше недовольство становится невыносимым, и вы уходите. Так происходит практически со всеми, кто покидает настоящую Работу – будь то гурджиевский четвертый Путь или Путь суфийский. Они, как известно, до некоторой степени схожи. С Успенским произошла та же самая история, в которой, при всей его интеллектуальной «честности», он так и не сумел себе признаться. И никто из тех, кто уходит, в этом себе не признается. Они находят оправдания, самые разные и порой очевидно нелепые. Успенский, например, говорил своим ученикам, что Гурджиев сошел с ума.

Воспоминания других учеников – если это воспоминания, а не пересказ и трактование гурджиевских идей – тоже содержат оправдания, в которых авторы оправдывают либо себя, либо Учителя. А книги тех, кто писал о Гурджиеве, будучи не знаком с ним лично, вообще ничего не стоят. Он был слишком непонятен даже для тех, кто общался с ним долгие годы, а уж для тех, кто формирует точку зрения с чужих слов, Гурджиев подобен инопланетянину.

Когда Гурджиев встречался с претендентами на ученичество – будь то ученики Успенского или люди из Америки, где сформировались группы его последователей, – обычная оценка их состояния звучала так: «Много знания, но мало бытия». С банальной точки зрения эта оценка может быть изложена так: уровень знаний, полученных из книг, не соответствует уровню личного опыта претендента. Но Гурджиев имел в виду нечто иное – тут и степень присутствия человека в самом себе, и способность «делать» . Другими словами, он оценивал степень осознанности претендента и развитость его воли. Дело в том, что не всегда знание, полученное человеком из книг, может служить основой для опыта. Есть знание умозрительное, отвлеченное; есть тексты, подлинный смысл которых открывается только при собственном переживании Истины; и есть, наконец, знание ложное в своей основе. Существует множество текстов, авторы которых просто выдумали «эзотерические» истины; книг с таким содержанием и сейчас полным-полно. Люди, вдохновляемые ложным знанием, ищут чудес и хотят найти простые объяснения сложным вещам. Они верят в очевидно фантастические вещи, и их уровень бытия уже определяется готовностью в это верить. Люди, пытающиеся найти костыли для понимания себя и окружающих, – вроде тех, кто почитает астрологию, нумерологию и прочие отрасли «эзотерического знания», каким бы верным оно им ни казалось, – тоже обладают довольно низким уровнем бытия. По крайней мере с точки зрения Гурджиева, да и с точки зрения суфиев тоже.