Михаил Бурляш - Другая жизнь. Мистика

Повернувшись к Елене Сергеевне, он добавил насколько мог обходительно:

– Да не волнуйтесь Вы так, Иосиф Виссарионович с просьбой меня прислал…

Азазамов повернулся к писателю и продолжил бодро:

– Товарищ Сталин просил Вас написать пьесу о событиях его юности. О рабочей демонстрации в Батуме в марте 1902 года, о товарищах, о ссылке…

Писатель кашлянул и обреченно взмахнул рукой:

– Пройдемте в кабинет…

Через час, выпроводив Азазамова, они наконец-то сели ужинать. Уронив ложку в тарелку с борщом, писатель задумчиво сказал:

– Знаешь, пожалуй, я его добавлю в свиту к Воланду…

– Кого, Миша? – спросила Елена Сергеевна.

– Азазамова. Занятная личность. Типичный демон…

В тусклом свете сумерек желтые занавески казались бордовыми. Кто-то невидимый заглядывал сквозь них в небольшую кухню на Большой Садовой и задумчиво качал головой, придерживая нетерпеливого коня. Впереди были слава, любовь, гонения, взлеты, вечность, друзья и победы.

Вот только в какой последовательности всё это перемешать, Он ещё не решил…

Маленькой Верочке снится один и тот же сон.

То ли утренний, то ли вечерний сумрак, сани мчатся по заснеженной улице вдоль горящих керосиновых фонарей, в санях сидит она и кто-то ещё. Лошадь вдруг оступается и резко сдает в сторону, сани переворачиваются, и Верочка со всего размаха падает в сугроб, лицом в холодный снег, чувствуя, как её тащит по ледяной крупе тротуара. Потом холод сменяется жаром – она лежит в горячей постели, обливаясь потом, и мечется под тонким пледом в кружевном пододеяльнике. «Жарко, жарко», – стонет и ворочается Верочка во сне. Сон тягучий как густой сироп и всё никак не кончается.

Мама открывает форточку, в комнату тихонько заползает прохлада московской летней ночи и Верочка успокаивается. Ей снится, что жар спадает – внутри неё идет какая-то невидимая борьба, и жизнь потихоньку начинает побеждать. И тут в комнату, где она лежит, будто бы вносят шикарные белые лилии, потрясающе красивые воздушные цветы. От лилий идёт сладковатый аромат, заполняющий собой всю комнату, вытесняющий воздух, несущий смерть. Лилии отравлены, они здесь, чтобы убить её, понимает Верочка.

«Унесите цветы! Унесите цветы!» – кричит Верочка и просыпается в холодном поту.

Сон повторяется не каждую ночь, но слишком часто, чтобы отмахнуться от него как от нелепой ночной небылицы. События всегда следуют именно в таком порядке – холод снежного сугроба, жар больной постели и удушающий сладкий аромат лилий. Мать волнуется и прижимает к себе просыпающуюся Верочку, каждый раз чувствуя, как бешено колотится её маленькое сердечко.

В десятый день рождения мать повезла Веру с сестрами и няней в Нескучный сад. Гуляя по аллеям парка, девочки любовались клумбами и живыми скульптурами. Младшие девочки пищали от восторга, завидев шарманщика или продавца сладостей. Вера была в хорошем настроении, смеялась и дурачилась вместе с сёстрами. В какой-то момент они присели отдохнуть на лавку. Мать подозвала проходившего мимо торговца лимонадом и тянучками, и семейство устроило сладкий пикник. Увлеченная детьми, мать не сразу заметила странного господина, наблюдавшего за ними со стороны.

Прилично одетый седой старик в котелке и пенсне стоял напротив лавки и задумчиво разглядывал девочек. Мать метнула в него сердитый взгляд – не пристало незнакомцам так беспардонно глазеть на малышек. Почувствовав, что его обнаружили, незнакомец приподнял шляпу, слегка кивнул и сказал: – Простите моё навязчивое внимание, мадам, но у вас настолько необычные дети, что я не мог пройти мимо. Если позволите, я бы хотел посмотреть их ладони.

Женщина в негодовании вскочила со скамейки. «Был бы жив муж, сумасшедшие не смели бы со мной заговаривать», – с горечью пронеслось у неё в голове. Вслух же она сказала: – Как Вы смеете предлагать мне такое! Подите прочь, мы не нуждаемся в Вашем внимании. Девочки, пойдемте, – она стала собирать девчонок, не желая дольше оставаться в этом месте.

Вера вдруг посерьёзнела и сказала: – Мама, позволь мне. Пусть господин посмотрит мою руку, мне хочется знать.

И не дожидаясь ответа матери, протянула руку незнакомцу. Тот взял детскую ладошку в свою руку так бережно, как будто она была из хрусталя. Несколько секунд старик всматривался в ладонь девочки, пару раз переводя взгляд на её лицо. Сестры и мать с няней затихли, ожидая развязки.

Старик, наконец, отпустил руку Веры и сказал задумчиво: