Василий Щепетнев - Арехин в Арктике

Он нажал неприметную кнопочку на нижней стороне столешницы – вещица пустяковая, а как удобно. Порученец вошел и стремительно, и как бы неспешно, чёрт знает, как это у него получается.

– Отчёт по Арехину, – интонации Дзержинского были не сколько повелительными, сколько обыденными. Самое привычное дело: отчёт.

– По вчерашний день я вам представлял утром. А новых материалов ещё не поступило.

– Не поступило? Разболтался Пряшкин, или занят сверх разума?

– Не видели Пряшкина. Утром, когда задания получали, видели, а больше нет.

– Да? Как появится – немедленно ко мне.

Порученец улетучился столь же стремительно, сколь и появился. И опять, кажется, ничего особенного, движется неспешно, даже лениво, а миг – и нет его. Или дело не в порученце, а просто сам он утомился, вот и сливаются секунды? Против Арехина Дзержинский ничего не имел, более того, помнил старое, ценил за настоящее и хотел бы заполучить его к себе полностью на будущее. Но конфигурация уж больно сложная: Арехиным и Троцкий интересуется, и сам Ленин, и другие, те, что в тени. Вот тех, что в тени, и пытается нащупать Дзержинский. По косвенному влиянию. Как открыли планету Нептун. Ведь прячется кто-то во мгле. Большой, сильный, опасный. Потому он послал приглядывать за Арехиным Пряшкина. Пряшкин из опытных, такой рыбной косточкой не подавится. Переживает за прошлое, за службу в «летучем отряде», оттого и старается угодить до смешного, например, вставляет к месту, а чаще невпопад польские слова и выражения. Ну, пусть. За усердие нельзя пенять. Разгонишь усердных, с кем останешься?

Мысли бегали беспорядочно, будто тараканы по стене. Устал, конечно. Ничего, сейчас чайку с сахаром. Чай не роскошь, а кнут для мозга, а на себя кнута жалеть не стоит, – и он нажал на кнопочку дважды.

Арехин тем временем шел по тенистой стороне Проспекта Красных Пролетариев. Фоб и Дейм шли в полусотне шагов позади. Теперь, когда на московские улицы возвращались лихачи, сначала с опаской, а потом и косяком, подновленные лаковые коляски на дутиках стали обыденностью, лишь вороная масть могла насторожить пуганого обывателя; но среди лихачей считалось особым шиком подобрать вороную пару, хотя бы издали схожую со знаменитой упряжкой. Вот и получалась контр-маскировка: весь на виду, а кто таков, поди, пойми. Бывалые люди по прежней памяти вороных сторонились, но подтягивалась смена, те, кому и море по колено, и пуля дура, покуда в лоб не поцелует. Кучер, правда, у Арехина был новый. Может, и к лучшему.

Да, меняются люди, и ещё как меняются. Даже Владимир Ильич обеспокоился, а ведь к нему с отбором ведут, кого попало не допускают. Ленин прежде всего беспокоится об изменениях в партийных отношениях, в партийной иерархии, во фракционных мутациях, но как материалист, он не может не сопоставить эти изменения с другими.

Внешними. Наглядными, но и примелькавшимися настолько, что глаз изменения начинает воспринимать нормой.

Он зашел в светлый павильон, названный не без претензии: «Светопись в красных тонах. Фотомастер Пролетарский». Забавно, но фамилия фотомастера была подлинной, Пролетарским записали подкидыша в церковную книгу старинного волжского города, но на Волге подкидыш не засиделся. В тысяча девятьсот восьмом году молодой Пролетарский пришёл в Петербург из южного города Ялта и сделал карьеру головокружительную: стал третьим фотографом Николая, а император и сам неплохо разбирался в фотоискусстве. Теперь же Пролетарский был главным светописцем Ленина. Все официальные съёмки поручались исключительно ему. Нет, пытались и другие, но выходило не то. Не вождь большевистской партии, а обыкновенный усталый человечек. И потому подобные попытки прекратили волевым решением.

Колокольчик звякнул дёшево, скромно. Простенький колокольчик, жестяной. При царе такого бы стыдились даже во второразрядном заведении, а сейчас – в самый раз.

Клиентов сегодня оказалось чуть. Красноармеец пришёл забрать карточку, и теперь придирчиво разглядывал себя в рамке.

– Как думаешь, товарищ, хорошо получилось? – протянул он карточку Арехину. – Вид геройский?

Арехин взял, осмотрел внимательно. В одной руке красноармеец держал винтовку с полуторным штыком, в другой революционный «Маузер», на поясе – три «лимонки».

– Орёл, – подтвердил Арехин. – Хотел бы я хотя бы вполовину так выглядеть.

– А ты шляпу на кепку поменяй, очки сними, и будешь тоже ничего, закваска-то в тебе имеется, – добродушно ответил красноармеец, забирая фотокарточку.