Денис Вонсаровский - Сказки мёртвого мира. Тсс…

Я плюхаюсь на окаменелую покрышку, смахиваю пот со лба – и понимаю, что на этом отдых заканчивается. Из низкой подвальной отдушины в стене прямо напротив доносится тяжкое сопение. Кто-то неуклюже ворочается в темноте под домом, пытаясь выбраться наружу. Отверстие во внешний мир круглое, как петля для шеи, и слишком узкое для физически нормального человека. Похоже, это кто-то такой исхудавший и немощный, что пока он один раз выползет, я десять раз успею уковылять. Что тут скажешь… Опять мне везёт.

Я поднимаюсь с покрышки – но она тут же магнитом притягивает мой чугунный от усталости зад обратно. О нет, мне не везёт – на этот раз я срываю куш. Это не просто кто-то, а, мать твою за ногу, пёс! Не рисунок, не фотография, не ощипанное чучело, а самый настоящий пёс. Хотя, как видно, от ощипанного чучела в нём больше, чем от живой собаки. Плешивая морда, рваное ухо и шерстяная ямка вместо левого глаза. Пёс наполовину высовывается из отдушины, шевелит влажным носом, двигает блестящим зрачком.

Откуда он взялся? Из параллельного мира? Пёс глядит то на окровавленную голову трупа, то на меня, принюхивается и прислушивается. Я не знаю, что делать, – боюсь спугнуть его и поэтому не делаю вообще ничего. Пёс берёт инициативу на себя и вылезает наружу, при этом еле шевелит передними лапами и по-стариковски кряхтит.

Он с головы до хвоста в колтунах, живот липнет к выпуклым рёбрам. Что ж, если этот бедолага и впрямь из параллельного мира, то собак там любят не меньше, чем у нас. Пожирать. Весь зад у него иссечён рубцами, а вместо задних лап две морщинистые кожаные впадины. Вспоминаю мысль про мать, которую за ногу, и мне почему-то становится неловко. Подозреваю, что когда-то псу отхватили лапы и обглодали с них всё мясо до костей, а потом, возможно, дали и ему погрызть его же мослы. Но как было на самом деле – одному чёрту известно. Или всё-таки богу, ведь пёс как-то выжил.

Он упорно ползёт вперёд, но не ко мне, а к трупу. Его хвост волочится по земле грязной метлой. И вот он у финишной кривой – полоски крови на застывшем лице типа. Пёс высовывает болтающийся язык, слизывает чёрное с белого. И этот туда же. Впрочем, он не человек, ему не то чтобы можно, ему нужно, а у животных нужно и можно – это одно и то же.

Я сижу и смотрю, как один урод пытается насытиться остывающими соками другого урода. Наверное, лучше будет придушить пса по-тихому, а потом затолкать обратно в дырку, чтобы никто над ним больше не издевался. Но разве животному объяснишь, что душишь его с хорошими намерениями? Так он и помрёт с ощущением, что и он урод, и все остальные уроды… Нет. Выжил же он как-то до встречи со мной – выживет и после. А мне пора.

Я встаю с покрышки и осторожно отгоняю пса ладонью. Ему это не нравится, он упирается в меня зрачком и тихо рычит. Опять тянется мордой к солёной и такой сладкой крови, но я снова прогоняю его. Он скалится и рычит громче. Секунда-другая – и пёс залает на всю округу, а это ничем хорошим не кончится. По крайней мере, для него.

Я осторожно глажу пса по бугристой макушке, тереблю его махровое ухо, лёгким нажимом прикрываю ему пасть: тсс… Хвост на его многострадальном заду вздрагивает, оживает, елозит по земле. Пёс опускает голову на сложенные вместе лапы и жалобно поскуливает. Когда в последний раз его кто-нибудь гладил? А когда погладят в следующий? Я опять думаю, что лучше будет его придушить. Лучше и для меня, ведь у пса ещё остались две лапы. И сочная печёнка. И нежные мозги… Мне точно пора. Но не успеваю я перевести взгляд на типа, как пёс уже опять лижет его раскроенный висок. Я едва сдвигаю труп – и зверь снова на меня рычит. Что тут скажешь… Ах ты, собака.

Взять пса с собой я точно не могу, потому что рано или поздно кто-нибудь убьёт либо его, либо нас обоих из-за него – и скорее всего, рано, а не поздно. Я оглядываюсь по сторонам, подхожу к куче мусора и берусь в ней за гнилую рубаху. Я тяну рукав на себя, но куча не хочет со мной делиться и трещит своими недрами, поглотившими второй рукав. Пёс с интересом наблюдает за нашей борьбой. Я пытаюсь приложить больше сил, но не очень-то получается из-за голода и усталости. Куча тоже не собирается сдаваться. И тут происходит неожиданное: пёс крепко берётся зубами за рукав и тянет вместе со мной. Это, конечно, не помогает делу, зато помогает мне: теперь я действую не только с натугой, но и с улыбкой. Куча издаёт отчаянный треск – и в руке у меня остаётся склизкий обрывок в выцветшую клетку. Я сминаю его в комок, трясу им перед довольно облизывающейся усатой мордой и бросаю в чёрную дырку под домом, надеясь, что пёс кинется за этой нехитрой приманкой. Но он спокойно наблюдает за моими действиями и щурит глаз: нашёл дурака! Кажется, я начинаю понимать, благодаря чему он до сих пор жив.