Том Пиккирилли - Хор больных детей. Скорбь ноября

– Что с ней?

– Ты знаешь, что мы с ней когда-то были близки. Пока не вступили в орден. Тогда…

– Тебе нечего стыдиться.

– Так я и не стыжусь. Но правда, что в последнее время она стала… скрытной. Малоразговорчивой. Она отказывается говорить, что ее беспокоит. Боюсь, эти проблемы могут заставить ее покинуть нас.

– Это ее право.

Он машет рукой.

– Конечно, и в обычном случае я пожелал бы ей всего хорошего, если бы это было ее решение. Мы все следуем своими путями, куда бы они нас не вели. Я никогда не посмел бы ей мешать, если бы она выбрала это сознательно, а не потому, что вынуждена так поступить.

– Вынуждена?

– На нее давит что-то или кто-то.

– Ты думаешь, один из монахов или приезжих ее побеспокоил? Угрожал?

– Не совсем, – говорит он. – Но, возможно, она все равно чувствует угрозу. Она непростая женщина, которой в жизни пришлось многое вынести.

– Почему ты мне об этом говоришь?

Вертикальные шрамы на его запястье ярко выделяются в предзакатном солнце, когда он подпирает руками подбородок. Он кивает, обдумывая, что хочет сказать, прежде чем поделиться со мной.

– У нее… есть тайна.

Мне хочется сказать «больше нет», но я удерживаюсь.

– Понятно.

Он нервно постукивает зубами, глаза начинают бегать. По шее от того места, где колючка проткнула кожу, стекает кровь.

– Я подслушал ее молитвы. Она повторяет одно имя.

– Мое?

– Нет. Твоего брата. Себастьяна.

От звучания его имени у меня начинает болеть бок. Отметины зубов Себастьяна еще на мне, там, где когда-то было лицо. Шрамы от укусов больше не красные. Они окрасились в темно-серый цвет. Зубной врач мог бы снять слепок и сделать хороший протез.

– Что-то определенное?

– Нет, но я должен признать, это сильно меня беспокоит.

– Меня тоже.

Мы стоим под темнеющим небом, смотрим друг на друга и никуда не торопимся. Не знаю, каких действий он ждет от меня, но я рад, что он пришел. Некоторое время, стараясь сильно не зацикливаться, я раздумываю, почему Лукреция Муртин могла упомянуть имя моего брата. Потом иду прочь.

– Куда ты? – спрашивает аббат Эрл.

– Покататься на осле.

СЕСТРА ЛУКРЕЦИЯ МУРТИН носит белую повязку на глазу, которая отражает лунный свет к ее ногам.

Она не то чтобы танцует, но сильно раскачивается, когда двигается по полу пустой палаты для новорожденных. Изображает, как медсестра проверяет недоношенных младенцев в инкубаторах. Это точно выверенные движения: включение мониторов, внимательный осмотр трубок и проверка давления кислорода. Здесь требуются тонкие настройки.

Она нагибается над несуществующими детскими кроватками, воркует и поднимает новорожденных, которых там нет – не то фантомы, не то воспоминания. Она сидит в кресле-качалке и раскачивает спящих младенцев, тщательно осматривая их крошечные варежки и шерстяные шапочки. Здесь нет кресла-качалки, и я поражен тем, как точно она изображает движения в такой невероятной позе, покачиваясь взад-вперед на сиденье, которого под ней нет. Ее ноги и ягодицы, должно быть, работают на пределе своих возможностей.

Она идет по коридору и передает новорожденных их призрачным матерям в родильном отделении. С каждой присаживается поговорить, обсудить прекрасных младенцев, их яркое и открытое будущее. Я почти слышу, как матери всхлипывают от радости и целуют крошечные лобики своих деток, у которых еще не открылись глазки.

Сестра Лукреция благодарит святое имя Летающего Валенды и идет по натянутому канату собственной совести. Как и все мы. Она любуется в окно на звезды и передвигает повязку на здоровый глаз.

Лунный свет заполняет ее пустую глазницу, доходя до самых глубин.

Зубы ее блестят в ночи, и она слепо поворачивается ко мне лицом, широко раскинув руки.

КАПЛИ ПОТА ПАДАЮТ на кухонный пол. Доди и Сара, две женщины в доме, не доев десерт, смотрят друг на друга как старые враги. Они на кухне, на равном расстоянии от ящика с ножами. Полем битвы это место стало задолго до их появления в доме, призраки в стенах и буфетах доказывают: война – лишь вопрос времени.

Родители Сары прислали ей множество писем, умоляют вернуться домой, снова учиться в институте кинематографии. Они предлагают оплатить университет, новую квартиру с видом на Центральный парк, хорошего психотерапевта – в общем, все, что ей может понадобиться. По телефонным счетам мне видно, что она часто им звонит, но беседы обычно продолжаются не более пяти минут. В последнее время родители понимают Сару не лучше, чем она сама.