Том Пиккирилли - Хор больных детей. Скорбь ноября

Она моргает, не узнавая меня. Лицо и руки у нее исцарапаны. Она бежала по полям и ползла по ним, и листья табака впечатались в ее джинсы на коленях и сзади.

– Они… говорит она задыхаясь, – они идут за мной.

– Кто?

– Стали преследовать… Я слышала ихний бег…

– Кто они, Бетти Линн?

Ей никак не собраться, и она так дрожит, что вырывается из моих рук.

– Не зна… наверно, они с оружием. Слышала звук… можа, затвор винтовки… можа, и нет.

Она ничего больше не в состоянии сказать и хватает ртом воздух. Заношу ее в пикап и выключаю фары.

Жду, ожидая услышать пьяный смех, улюлюканье и крики. Увидеть, как пара лучей от фонариков шарит туда-сюда, а парни свистят и зовут «эй, кис-кис». Такого рода дерьмо. Несколько достойных парней развлекаются, преследуя симпатичную девушку, и все выходит из-под контроля. Такое бывает.

Но вокруг тишина. Прислонившись к пикапу, зажигаю сигарету и остро ощущаю некоторую иронию ситуации, поскольку я курю на обочине табачного поля. Оглядываюсь: ошарашенная и измученная Бетти Линн смотрит на меня, все еще истекая потом. И волосы, и одежда взмокли. Должно быть, ее гнали всю дорогу от парковки у Лидбеттера, почти три мили.

– Поедем, – говорит она.

– Все будет хорошо.

– Но…

– Подожди.

– Томас…

Слышен треск, и я замечаю в кустах два оранжевых огонька, которые приближаются к нам. Они все ближе, потом останавливаются и парят в воздухе.

Я не могу сдержаться и разражаюсь смехом.

Эти мудаки почему-то несут факелы.

Факелы определенно возбуждают мое любопытство, но смех застревает в горле. Если у них есть ружья, то они их еще не пускали в ход. За горящим жиром не чувствуется запаха пороха. Не видно никаких стволов диаметром двадцать два дюйма, высовывающихся из-под листьев кизила. Искрящиеся угольки отлетают от факелов и разносятся ветром. Делаю шаг по направлению к кустам, и свечение отступает назад. Эти козлы еще и осторожничают. Качаю головой и бросаю окурок.

– Эй, кис-кис, – говорю я в темноту. – Никто не хочет выйти и поиграть?

Огни пламени сближаются, а потом вновь расходятся.

– Не стесняйтесь, – говорю я полным злости голосом, хотя на самом деле злости не чувствую.

– Вы хотите ее, тогда вам всего-навсего придется пройти мимо меня. Или, ладно, вы хотите меня, так тут вообще никаких проблем. Давайте проведем переговоры и приятно пообщаемся друг с другом. Я открыт для любого конструктивного диалога.

Они какое-то время колеблются, потом начинают отходить. Я смотрю на огни, удаляющиеся в темноту.

Залезаю в пикап и выезжаю обратно на дорогу.

– О боже, нет, только не вези меня к себе домой, – говорит Бетти Линн.

– Я и не повезу. Отвезу тебя обратно к тебе домой.

– Мама убьет меня, у нее аллергия на табак.

– Когда ты проводишь весь вечер у Ледбеттера, от тебя точно так же несет табаком.

– Ей плевать на сигареты, но она всю жизнь проработала на полях и ненавидит этот запах.

Мы трогаемся. Она берет меня за руку и крепко сжимает, потом кладет руку к себе на колени. Когда-то мы занялись любовью, начав примерно так же, а потом перебрались на заднее сиденье. Через минуту или около того она начинает тихо всхлипывать, но довольно быстро прекращает. В бардачке у меня лежат чистые тряпки из рваных футболок. Она знает об этом, потому что там же у меня лежат презервативы. Бетти берет пару клочков и вытирает лицо, руки и шею.

– Томас, ребенок…

– Что?

– Он был не от тебя. Это Джаспер Кролл, с фабрики, но я…

– Ничего страшного.

– Прости, что я солгала.

– Это не имеет значения.

Высаживаю ее и разворачиваюсь за железнодорожными путями. Останавливаюсь там и смотрю на холмы, потом опять на трясину. Луна спускается на Кингдом Кам все ниже.

Думаю, не могли ли факелоносцы схватить и линчевать Драбса.

Что еще хуже, не могу отделаться от мысли, не был ли Драбс одним из них.

ВО СНАХ МОЕЙ МАТЕРИ она стоит перед школой, глядя на собственную убитую мать, подвешенную на крыше. Моя мама еще девочка, ей одиннадцать лет. Светлые локоны рассыпаны по рукавам ее клетчатого платья. Она – озорная девчушка с исцарапанными локтями. Пылевые вихри закручиваются вокруг ее колен, и ветер глухо ревет, нагибая вершины тополей.

Девочка изумленно разинула рот, но она не испугана. Чувствует лишь мучительную туманную печаль, копящуюся в груди. Она знает, что мать мертва, зарезана, выставлена на всеобщее обозрение, хотя больше никто ее не видит. От серпа идет отблеск света, который ей словно подмигивает. Она подходит ближе к школе, по западной стене которой сочится тонкий и почти высохший ручеек крови.