Вадим Кучеренко - Проклятие Гермеса Трисмегиста

Мышевский. Вы в этом абсолютно уверены?

Родион. В чем? В том, что мы – графья?

Мышевский. Что еще ваш прадед владел этой квартирой?

Родион. Слушайте, меня уже колбасит от ваших вопросов! И что это вас так зацепило?

Мышевский. Простое любопытство.

Родион. Полный отстой! Но мы уже дошли, так что…

Родион и Мышевский входят в комнату, которая служит хозяину кабинетом. Голышкин сидит за массивным антикварным столом и делает записи на листе бумаги. Вдоль стен – книжные полки, заставленные книгами в золоченых кожаных переплетах. В комнате несколько мягких кресел и стульев, в углу журнальный столик. Все старинное. На реальную эпоху указывает только современный телефонный аппарат на столе. По стенам развешены картины с изображениями древних философов. Среди них своим размером выделяется портрет Сталина.

Родион. Отец, к тебе гость! Вы поладите. Он такой же обкумаренный чувак, как и ты.

Голышкин. Перестань ерничать, Родион! Говори нормальным языком цивилизованного человека. И переоденься, пожалуйста. Что могут о тебе подумать чужие люди? Посреди бела дня – в пижаме!

Родион. Не грузи меня! Пусть думают, что хотят. Я у себя дома. В чем хочу, в том и хожу. А если кому-то не нравится мой домашний прикид…

Мышевский. Мне абсолютно безразлично.

Голышкин. (Смущенно). Но я жду одного человека…

Родион. (Заинтересованно). Оленьку?!

Голышкин. А тебе не все ли равно? И какая она тебе Оленька?! Для тебя она – Ольга Алексеевна, медсестра из районной поликлиники. И ничего другого быть не может!

Родион. Как скажешь, отец. Считай, что я соскочил с темы. (Посылает ему воздушный поцелуй).

Голышкин. Нахальный мальчишка!

Родион. Пойду, поставлю шампанское в холодильник. (Делает вид, что уходит, но неожиданно возвращается). Как вы думаете, профессор, Олень… извините, медсестра из районной поликлиники! Она не откажется от бокала улетного французского шампанского?

Голышкин. (Берет в руки увесистый том). Вон отсюда! Пока я не запустил в твою неразумную голову вот этим.

Родион. Никогда бы не подумал, что книга может быть столь веским аргументом. Вы умеете быть чертовски убедительным, профессор!

Родион уходит, насвистывая «Марсельезу».

Голышкин. Несносный мальчишка! И что мне прикажете с ним делать?

Мышевский. Меньше любить.

Голышкин. Это так заметно?

Мышевский. Вас выдают интонации. Так говорит мать с обожаемым сыном-сорванцом.

Голышкин. Вы считаете, я гублю сына своей любовью?

Мышевский. Все, что безмерно, губительно. Абсолютная власть. Кровная месть. Слепая любовь. Знаете, что сказано в Библии? «Кто любит своего сына, пусть чаще наказывает его». Я частенько перечитываю эту книгу на ночь. У меня самого два сына.

Голышкин. (Задумчиво, словно бы разговаривая сам с собой). Когда умерла его мать… От инфаркта, неожиданно для всех… Я тяжело переживал ее смерть, но Родион… Он бросил университет и заперся в своей комнате… И почти год никуда не выходил. Сидел в углу и плакал. Жалобно так, словно перепуганный щенок… Я испугался, что могу потерять и его. И останусь совсем один… Вы знаете, как ужасно одиночество?

Мышевский. У моего отца было семеро детей. У меня уже пять. Кроме сыновей еще три девочки. Откуда мне знать, что такое одиночество? Иногда мне очень хочется побыть одному. Но это желание, к счастью, быстро проходит.

Голышкин. Могу только позавидовать вам… Да вы не стойте, присаживайтесь, вот в это кресло. Оно очень удобное. Извините, не имею чести знать?

Мышевский садится в одно из кресел, выбрав то, которое находилось в углу, рядом с большим напольным торшером. Иногда он откидывается на спинку кресла, и тогда на его лицо падает тень от абажура.

Мышевский. Мышевский. Андрей Мышевский. Я звонил вам вчера, Сталвер Ударпятович. Просил о встрече. И вы пригласили меня к себе домой.

Голышкин. Как же, как же! Я помню, уважаемый Андрей… Простите, как вас по батюшке?

Мышевский. Отца звали Сигизмунд. Следовательно, я – Андрей Сигизмундович. На одном дыхании не произнесешь. Если вас это затрудняет…

Голышкин. Позвольте, почему это должно меня затруднять? Моего отца звали тоже не просто – Ударпят. Это сокращенное от «ударник пятилетки». Такое было время. Массовый энтузиазм, всплеск народного творчества и все в том же духе.

Мышевский. Вы правы. Время было еще то!

Голышкин. А мой отец, Ударпят Родионович, не мудрствуя лукаво, нарек меня Сталвер. Сокращенное от «Сталину верен». И как прикажете мне к этому относиться?