Дмитрий Сафонов - Библиотека

Лишь оказавшись в коридоре, он ощутил себя в относительной безопасности.

И все-таки что-то, еще не успевшее оформиться в мысль, не давало ему покоя. Но что? Стратонов не знал. Он предоставил эту работу подсознанию. Так их учили на семинарах по криминалистике. "Если вы не можете решить задачу в лоб, успокойтесь. Отойдите на несколько шагов. Забудьте о ней. И тогда включится ваше подсознание. Оно проделает свою часть работы, и ответ придет сам собой. Возможно, даже во сне, как Менделееву – его периодическая система элементов, сведенная в таблицу".

Стратонов так и сделал. Часы показывали пять. Не будет большого греха, если он съездит домой, где мама покормит его обедом, а к семи он вернется в общежитие и узнает, не объявились ли пропавшие девушки.

После ухода молодого опера на Юлю напало какое-то оцепенение. Стратонов – так, кажется, его зовут? странная фамилия – чем-то напомнил ей высокого ординатора из ковельской больницы.

Она даже не задумывалась, почему это происходит. Почему она так часто о нем вспоминает?

Не с грустью, не с сожалением, не с любовью… С каким-то странным удивлением. Зачем я все это сделала? Почему я на это пошла? Наверное, любила.

"Любила…". Одно это слово способно повергнуть в печаль. Ну правда, что может быть печальнее глагола "любить" в прошедшем времени?

Но, с другой стороны… Прошлое не должно мешать настоящему. Если что-то осталось в прошлом, значит, тебе это не нужно. Значит, оно не заслуживает того, чтобы быть твоим настоящим. Не так ли?

Да, слова утешения она находила легко. Дело оставалось за малым – поверить в них.

Она чувствовала, что ей мешают два дурацких словечка. "Если бы…". Вот уж ненужные слова. Надо их запретить. Выкинуть навсегда – из учебников русского языка и головы.

Если бы высокий ординатор повел себя по-другому… Если бы он предложил ей выйти за него замуж… Если бы он предложил вместе воспитывать их ребенка… Если бы… Если бы… Если бы…

Но ему не нужна была девица с рабочей окраины маленького городка. Ему просто нравилось трахать ее: в процедурной, в столовой… Даже в клизменной. Сукин сын! У него всегда было довольное лицо победителя. Он кряхтел, изображая грубую животную страсть, а когда кончал, то принимался стонать – как в дешевом немецком порнофильме: "О, йа! Йа! Дас ист фантастиш!".

Она, как дура, экономила последние копейки, пекла ему вкусные пирожки и тортики, тайком приносила их на ночные дежурства и с замиранием следила, как он ест.

Ее вдруг передернуло при этом воспоминании. Он всегда ел с громким чавканьем, и кадык у него размашисто двигался, как поршень в маслобойке. Фу! И самое отвратительное то, что он никогда его толком не выбривал, словно боялся перерезать себе горло. Так и ходил: с длинными волосинами, торчавшими над треугольным возвышением на шее, будто он попытался проглотить макет пирамиды Хеопса и не смог.

Дурень! Скотина! Как он ей сказал… "Откуда я знаю, что это – мой ребенок? Ты ведь – девушка, так сказать, общительная". Нашел подходящий эквивалент слову "шлюха". Он говорил это и дрожащими руками прикуривал сигарету от своей "Зиппо". Точнее, дешевой китайской подделки под "Зиппо": крышка никогда плотно не закрывалась, и бензин улетучивался уже на следующий день.

Он прикурил и принялся щелкать, ожидая Юлиного ответа. Он морщил лоб и удивленно вскидывал брови: мол, ну что же ты молчишь? И щелкал: "Зип! Зип! Зип!". Придурок. Маменькин сынок, напустивший в штаны куриного салата. Роскошный парень, знающий, куда можно (и куда нельзя) вставить свой вялый член, но не знающий, что иногда за это приходится нести ответственность.

Вот и весь разговор. Она развернулась и ушла. Просто ушла, ничего не сказав. И даже не залепила ему звонкую пощечину. Оплеуха, предназначавшаяся высокому ординатору, досталась среднему брату, который принес из школы замечание в дневнике. Замечание было написано красной пастой: "Мочился в колбы с реактивами в кабинете химии". Три восклицательных знака и приписка: "Родителей – в школу! Срочно!". Юля тогда впервые в жизни ударила брата, а потом полночи проплакала в сенях: "Ну почему? Почему все самое плохое в этой жизни достается людям, и без того несчастным? Потому что они, как магниты, притягивают к себе все беды?".

Это относилось и к среднему брату, и к младшему, и к матери, и к покойному отцу, – и, конечно же, к ней самой. Наверное, от того она плакала так горько.

Нет, она ни о чем не жалеет. Ей не о чем жалеть. Пусть катится ко всем чертям этот проклятый ординатор. Ей просто жалко себя. И когда что-то происходит – что-то, выводящее ее из равновесия – память услужливо подсовывает эти ненужные воспоминания: на-ка, девочка, поплачь от жалости к себе! Ты же такая несчастная!