Мирей Кальмель - Проклятая комната

Поднеся флакон к глазам, он дрожащим пальцем открыл его. Лоралина попыталась оттолкнуть надвинувшееся на нее тело, не оставлявшее ей ни малейшей лазейки. Она вертела головой, но он оставался бесчувственным к ее ударам по бокам и спине. Ухватив за челюсть, он силой открыл ей рот.

— Пей, да пей же!

Лоралина почувствовала, как влившаяся жидкость обожгла горло, а он удерживал ее голову запрокинутой. На глаза навернулись слезы, она опустила руки. Он влил в нее достаточно яда, чтобы тот ее убил. Она проиграла. Осталось только надеяться на быструю смерть.

Она закрыла глаза. Шазерон отбросил флакон и рванул материю на ее груди, обнажив грудь и плечи.

«Умереть… Скорее!» — подумала она, чувствуя, как горит все тело.

Еще подумалось, что, вероятно, об этом молила ее мать, когда он насыщался ею.

Он взял в ладони ее груди, ворча:

— Может, ты умрешь, а может быть, и нет! Ты наполовину волчица, так что все возможно. Подождем, красавица, как когда-то… Уверен, что это тебе нравилось!

Она уже покрывалась холодным потом. Боль разрасталась в ней, мысли путались, голова кружилась, а он в безумном желании приблизил губы к ее груди. Но тут же выпустил ее, в растерянности оттолкнул.

— Клеймо, — выкрикнул он, словно что-то вдруг понял, на тебе нет клейма!

Теперь он вспомнил. Герб Шазеронов. Клеймо наслаждения, которое он ставил на левую грудь своих жертв, прежде чем овладеть ими. Помимо того что это возбуждало его, он избегал риска приносить в жертву своих бастардов, когда похищал для экспериментов молоденьких девушек.

— Ты не Изабо, — бросил он, став белее мела.

Лоралина с трудом подняла голову, которая была тяжелее свинца. У нее еще хватило сил на жесткую усмешку.

— Вы отказались в это поверить, отец! Но это уже не имеет значения. Вы только что освободились от меня.

— Нет, нет… — выкрикивал он, отступая.

Мысль о том, что он убил собственную дочь, потрясла его, но не низостью поступка, а потому что он совершенно напрасно, глупо извел на нее драгоценную жидкость, которую тщетно искал всю жизнь, потратил так, даром.

В последнем проблеске сознания он подскочил к ней, затряс.

— Твоя мать! Говори, где твоя мать?

Но Лоралина не ответила. Да и что могла бы она сказать? У нее было впечатление, что тело ее разделялось, что на затылке, где находился пучок серой шерсти, в нее вонзилось раскаленное жало.

Шазерон отошел от нее. Лоралина умирала, ее дыхание вызывало у него тошноту. Он забарабанил в дверь и покинул свою жертву, приказав страже ни под каким предлогом не входить в это помещение.

Лоралина упала на колени. У нее возникло странное чувство, что боль от этого уменьшалась, хотя это было абсурдно. Сильные спазмы сотрясали все тело, и ее несколько раз вырвало. Однако поразило не это, а ощущение, будто какая-то невидимая рука перемалывает ее кости, чтобы переделать их.

Тут-то и появился Ситар. Движимый чудесным животным инстинктом, он после долгих усилий отодвинул камень. Скуля, он приблизился к ней и принялся облизывать лицо.

Лоралина клубочком свернулась перед ним. Когда Ситар уткнул нос в ее шею, она заметила в пыли связку ключей. Протянула к ней трясущуюся руку, подумав при этом, что Шазерон, должно быть, обронил ключи, издеваясь над ней. Схватив их, она по одному вставляла ключи в замок ошейника до тех пор, пока тот не открылся. Затем она выскользнула из него, вдруг проникнувшись уверенностью, что эта смерть — всего лишь начало.

Этим днем, 3 августа 1516 года, Изабо, едва выйдя из кареты, попросила провести себя к настоятелю аббатства Мутье. Лицо ее пряталось под широким капюшоном шелкового капора. Приехала она одна, оставив любовника при дворе слишком деятельного короля Франции. Ей не хотелось вмешивать его в свои дела, прежде чем она не увидит дочь, не вымолит у нее прощение. Она бы прямиком направилась в пещеру из церкви Сен-Жан-дю-Пассе, но нельзя же ослушаться Антуана де Колоня, взявшего на себя роль третейского судьи в отношениях между тремя женщинами. Только Бертилла семенила за ней на своих маленьких ножках.

Изабо с улыбкой вошла в кабинет священнослужителя. Там ничего не изменилось. Вот разве что в самой ней произошла перемена. Позже Антуан де Колонь открыл дверь, и глаза его расширились от удивления.

— Боже всемогущий! Изабо, это вы?

— Думаю, да, отец мой, а это Бертилла, которая служила аббату Буссару, а теперь служит мне.

Аббат подошел и отечески поцеловал ее в лоб.