Литтмегалина - Дом на берегу

– Ты сообразительнее, чем кажешься, – ее холодные пальцы обвили мое запястье и слегка сжали, отправив заряд молнии. – Гнусное маленькое чудовище будет изводить тебя. Подумай, как справиться с ним.

Я даже не сразу поняла, о ком она. У нее были огромные, очень красивые глаза. Светло-серые, серебристого оттенка, не водянисто-мутные, как у Леонарда. С изогнутыми стрелками длинных ресниц. Когда я смотрела в эти глаза, они меня завораживали, все мысли пропадали. Если бы Натали сейчас приказала мне броситься в холодную морскую воду, я бы безропотно ее послушалась.

– Тебе лучше возвращаться, – Натали с сожалением отпустила мою руку, и я почувствовала, как рвутся тонкие нити, протянувшиеся между нами. – Он заметит, что ты разговаривала со мной долго, пусть и не сможет прознать, о чем, – она глумливо оскалилась, показав свои острые зубки. – Ему здорово не понравился свет в холле?

Я вспомнила исказившееся лицо Леонарда. Но оно выражало не столько гнев, сколько… боль.

– Пожалуй, – неуверенно ответила я.

– Он ничтожен. До чего довел себя. Ладно. Иди.

Я прошла десять шагов и, обернувшись, сказала:

– Ты такая странная, Натали.

– Я не странная, – возразила Натали. Ее глаза сияли. – Я бешеная!

И рассмеялась.

Я пошла к дому в полном смятении чувств. Колина в тот день я так и не увидела ( это не нормальный ребенок; нормальные так не орут ).

Позже я еще раз спускалась в оранжерею в надежде снова встретить там Натали, хотя и понимала, что хорошего понемножку. Цветы еще больше поникли, некоторые совсем лежали на земле.

Время тянулось невыносимо медленно. Небо заволокло тучами, и в моей комнате потемнело. Я не зажгла лампу и лежала на кровати, свернувшись клубочком. Больше всего мне хотелось, чтобы пришла Натали, и, компенсируя ее отсутствие, я проигрывала в своем воображении диалог с ней. Мне хотелось бы ей понравиться…

Но небо за окном мрачнело и вскоре стало совсем черным, и Натали, конечно, не пришла. Наверное, она даже не знала, где я, ведь дом такой огромный. Много больше, чем нужно этой горстке людей. Все же немного утешало, что она есть где-то, что я еще увижу ее, и не единожды.

А под лестницей в кухню смятые тряпки, матрас с вываливающейся серой мякотью; Немой спит на нем. У этого человека нет даже собственного имени. Дикость какая-то…

«Маленькое чудовище», – сказала о нем Натали вчера, и ее слова поразили меня своей жестокостью. Он ее брат, каким бы он ни был, и он всего лишь ребенок. Ребенок… Но я вот уже пять минут стояла возле двери и не решалась войти. Я как будто бы уснула в темной комнате и все еще не проснулась. Не двигаясь в действительности, блуждаю из одного сумеречного сна в другой.

– Боишься меня? – просочился сквозь дверь его утомленный, холодный голос. Я вздрогнула и затем, проглотив свою нерешительность, вошла в комнату – более из гордости, чем из смелости.

Колин лежал на широкой кровати, до груди закрытый темно-красным, с бордовым оттенком, одеялом. Мне сразу бросилось в глаза его разительное сходство с Натали: тот же цвет волос, та же пронзительность взгляда светло-серых глаз и ореол леденящего высокомерия. Вчерашняя истерика сказалась на его самочувствии, и он был слаб, как котенок.

– Здравствуй.

Он не снизошел до приветствия.

Я села на стул возле кровати, положив на столик стопку учебников, принесенных с собой (когда-то я сама по ним училась), и там же поставив свечу, сопровождавшую меня сквозь мрак дома Леонарда. Эта комната, освещенная единственной лампой, изолированная от светлого мира бархатными занавесями, сдвинутыми так плотно, что будто бы сшитыми друг с другом, была ненамного светлее коридоров.

– Меня зовут Анна, – я говорила как-то очень спокойно. Как перед бешеной собакой – не показывай страха, набросится. – А тебя?

«Маленькое чудовище»…

Он скривил губы в насмешке.

– Зачем спрашивать, если ты знаешь ответ, дуреха?

Я сделала вид, что не услышала последнего слова.

– Чтобы ты сам мне представился.

– Зачем? – повторил он.

– Так принято знакомиться. Называть себя. Но если я не спрошу, сам ты себя не назовешь.

– У меня тысяча имен. Я уже не знаю, как называть себя.

Ухмылка смотрелась на его детском лице странно. Точно он копировал мимику взрослого циничного человека. И такой же фальшиво-взрослой, нарочито замедленной, была его манера говорить.

– Ладно. Каким из них называют тебя чаще?

– Бхагават, – он уже откровенно издевался надо мной. – Но так меня не зовут. Так ко мне обращаются.