Михаил Парфенов - Истории Ворона [сборник litres]

– А нам часто не надо, – просипел Вовочка. – Нам бы раз в год. Бог и так и эдак даст.

– Какой бог? – фыркнула Снежана.

– Черный! – Вовочка закашлялся, направил в потолок окровавленный нож. – Шторм будет. Как в прошлом году. Как в позапрошлом.

Снежана крутнулась на носках, схватила Юру за руку и потащила прочь от кухни и хохочущего Вовочки. Мимо зашторенных окон съемной комнатушки, мимо стола, заваленного объедками вчерашнего пиршества, на улицу и вниз, к лиману.

– Не испугался? – спросила Снежана, заботливо оглядывая Юру.

– Нет, – соврал он. – Чего пугаться? Просто пьяный мужик. Что он мне сделает?

– Совсем они одичали, – зло произнесла Снежана. – Жрут всякую дрянь.

Ветер гнул камыш, трепал брезент сувенирных ларьков, по лиману разбегалась рябь. Море бурлило и обрушивало на берег пенные гребни. Купальщики со смехом подставляли спины волнам. Подросток гнался за улетевшим зонтиком.

– А кто такой Артур? – поинтересовался Юра.

– Какой Артур? – рассеянно спросила Снежана.

Они шли по кромке полупустого пляжа. Как пара. Как в кино.

– Ну этот сказал. В прошлом году был какой-то Артур.

– А. – Снежана встряхнула волосами. – Эта семья отдыхала здесь прошлым летом. Начался шторм, мальчик пошел купаться и утонул.

– Артур?

– Да. Мама хотела его спасти и тоже утонула.

– Они жили у дяди Коли?

Снежана помолчала, убирая пряди с лица. Ветер окроплял солеными брызгами. Море приносило людям радость, но это же море умело убивать. Затягивать в свое темное нутро.

– Давай о чем-то другом? – предложила Снежана.

– Мы уезжаем завтра, – сказал Юра.

– А тебе хочется домой?

– Не знаю. Наверное, нет. Хочется съехать оттуда. Снять дом поприкольнее.

– Зачем дом? Переезжай к нам в кемпинг.

– Бабушка повесится.

– Бабушки не всегда знают, что лучше для внуков.

– Снежана…

– Чего? – Как ему нравился этот ее взгляд через плечо, сквозь разметавшиеся волосы!

– А мы друзья?

– Конечно.

– А можно я буду называть тебя Снег?

– Тебе можно все.

Он вернулся к обеду, предчувствуя хорошую взбучку, но выяснилось, что бабушка не покидала комнаты. Лежала, укрытая легким пододеяльником, лицом к стене.

– Ты не заболела?

– Знобит… – Голос был каким-то чужим, словно звучал из железной трубы, из канализации.

Бабушка водила пальцем по обоям, очерчивая узор виноградных усиков.

– Сходить в аптеку?

– Не надо. Пройдет.

Он помялся в дверях, размышляя, стоит ли рассказать бабушке о выходках дяди-Колина сынка. Решил не тревожить ее в таком состоянии.

– Приготовить тебе что-нибудь? – сказал, и вспомнил про кухню, и похолодел. Вдруг Вовочка еще там? Потрошит кролика…

– Я не голодная. Себе приготовь. Или купи чего. Кошелек в сумке.

Это было неожиданно.

– Ну… я тогда посижу во дворе.

Бабушка скоблила ногтем обои. Юра захватил деньги и тетрис, вышел за калитку и устроился под шиповником. В голове прокручивалась одна и та же фраза, сказанная Снежаной напоследок: «Я приду ночью».

«Ночью».

Непогода разогнала бабок с пирожками. Пораньше закрылись палатки. Мелкий тоскливый дождь поливал лиман. Прыгал по насыпи бесхозный надувной шар, парили салфетки, сметенные со столиков летнего кафе. Юра неприкаянно шатался по поселку. Вот кладбище, набитое крестами и кенотафами, взрыхленная почва, примотанные проволокой венки. Вот степь, перекати-поле гоняются за ползучими облаками пыли. Вот остановка и автобус, идущий к Юриной маме.

И море. И стремительно сгущающиеся сумерки.

Голод привел Юру в шашлычную, где прятались от дождя отдыхающие. Он встал в очередь. Впереди лысый тип тискал подгулявшую пассию, ворковал: «Ты прелесть», но из-за акцента слышалось «прелость». Позади кудахтали тетки:

– Это оно кажется мелким. Ежегодно кто-нибудь да утонет. И трупы не находят.

– Тебе чего, мальчик?

Юра не заметил, как пришла его очередь.

– Три чебурека.

– Это твоя бабушка тут права качала?

– Нет. – Юра посмотрел продавщице в глаза. – У меня нет бабушки.

Он поел на террасе, придерживая кепку, чтобы не улетела, и к концу трапезы промок до нитки. Один чебурек оставил: бабушка покушает, когда очухается.

А если не очухается? Если умрет, и ему придется в пассажирском автобусе везти труп домой?

Обуреваемый тревогой, он семенил по грязи. Чуть не спутал калитки, ломанулся к соседям. По всей улице дома погрузились в темноту. Фонари не горели. Не лаяли псы. Во дворе дяди Коли было подозрительно тихо. В беседке успели убрать.