Мелани Голдинг - Милые детки [litres]

Удивительным образом, несмотря на то что разговор шел о катетерах и испражнениях, Лорен наслаждалась беседой с врачом, его спокойной и уверенной манерой держаться, а когда он ушел, даже расстроилась, что снова оказалась замкнута в герметичном пространстве своей маленькой ячейки общества, этой идеальной четверки. Заметив, как мечтательно Лорен проводила врача взглядом, Патрик тихонько присвистнул.

– Что? – спросила она.

– Я думал, тебе высокие мужчины нравятся.

Лорен мрачно рассмеялась. Она снова вспомнила тот момент, когда анестезиолог, одним уколом прогнав боль, навсегда поселился в ее сердце, снискав себе уважение, благодарность и капельку девчачьего обожания.

– Вам сейчас надо встать и походить, убедиться, что все нормально.

Внезапность этого предложения несколько задела Лорен – с тех пор как ее избавили от катетера, прошло от силы минут десять. Только что лежала, беспомощная и прикованная к постели, и вот уже гонят маршировать по палате – в темпе, раз-два-три. Она последние двадцать часов вообще ногами не пользовалась. Им нужно время, чтобы прийти в себя. Ни самой Лорен, ни отдельным частям ее тела не нравилось, когда их принуждали действовать, не дав времени на подготовку.

Она опустила босые ступни на холодный линолеум, ощущая подошвами все шероховатости. Медсестра взяла ее под руку, жестом указав Патрику, чтобы помог с другой стороны.

– О господи, – выдохнул он, когда Лорен встала.

Она обернулась. По белой простыне растеклась лужа крови, красное солнце, шириной почти во всю кровать. Прямо японский флаг, подумала Лорен, и тут же почувствовала, как ручейки побежали вниз по бедрам – красно-черные, обжигающие, точно страх.

После родов Лорен была уверена, что ничего ужаснее быть не может. Но в этот раз, уже под конец, врачи решили, что без зажимов не обойтись, и, спрятавшись за завесой анестезии и хирургических простыней, начали вытворять с ней нечто еще более чудовищное. Она не видела и не чувствовала и малой доли того, что с ней делали. Где же тот милый анестезиолог теперь, когда какой-то посторонний тип, с виду медицинский работник (но ведь он может запросто оказаться вообще никем, громилой с улицы, на которого нацепили белый халат, откуда ей знать?) сует в нее руку чуть не по локоть и сжимает, сжимает матку, чтобы остановить кровотечение. Внутри одна рука, обтянутая синим латексом («Перчатки, мистер Симонс?» – «А размер L есть?» – о господи!), вторая давит сверху, утопая в мягкой, рыхлой массе, в которую после родов превратился ее опустевший живот.

– Постарайтесь просто дышать, – сказал этот тип (хочется верить, что все-таки врач), выглядел он заметно старше Лорен. – Сейчас не должно быть очень больно. Скажите, если станет совсем невозможно терпеть.

– Совсем невозможно терпеть, хватит, перестаньте.

Тип (или все-таки врач) не перестал. Медсестра прижала к лицу Лорен маску с закисью азота. Закусив мундштук маски, Лорен пробормотала сквозь стиснутые зубы:

– Пожалуйста, хватит.

Врач, покряхтывая от напряжения, ответил:

– Попытайтесь расслабиться, если можете. Кровотечение почти остановилось, но еще несколько минут нужно потерпеть. Дышите глубже и попробуйте расслабить ноги.

– Ой, – сказала медсестра, и в эту же секунду Лорен обожгло резкой болью, мгновенно отодвинувшей на второй план все остальное: ее плоть, натянутая вокруг руки врача, разошлась, точно молния на слишком тугом платье. – Опять швы накладывать.

– Пожалуйста… – Лорен всхлипнула, но по-настоящему заплакать у нее недостало сил. – Пожалуйста, я не могу больше. Так больно…

Беспощадная рука шевельнулась внутри. Лорен вскрикнула.

– Еще одну минутку.

И она молча терпела сколько могла, вопреки собственным инстинктам неспособная ни бить, ни бежать – только замереть и позволить чужой руке грубо сжимать сокровенные части ее тела, которых сама она никогда не сможет ни увидеть, ни потрогать. Рука не просто находилась внутри, она точно прошила тело насквозь, проникла неестественно глубоко, куда глубже, чем казалось возможным и необходимым. Лорен чувствовала себя пульсирующим куском мяса, пронизанным сеткой докучливых нервных окончаний и распаянных артерий. Этот кусок мяса ни на что больше не был способен, в нем не осталось ни тайн, ни загадок. Природа разобрала ее на части и свела к сумме этих частей, затем то же с ней проделал человек, затем снова природа и вот опять человек – перебрасываются ею, точно волейбольным мячиком. Куда же в этом кошмарном водовороте пропала Лорен? Та самая Лорен, которой она считала себя когда-то? Умная, веселая, невозмутимая. Где она? Спряталась. Забилась в самый дальний уголок сознания, оставив лишь примитивный, управляемый одними инстинктами осколок себя справляться с происходящим ужасом и травмой. Диссоциация – это слово мантрой раздавалось среди ее внутренней пустоты, пока врач с нарочитой осторожностью вытаскивал руку, медсестра убирала маску от лица, пронзала иглой для капельницы вену на тыльной стороне ладони, такой бледной, что Лорен едва признала в ней свою. Она чувствовала себя бесформенной, бессильной, раздавленной – неодушевленный сгусток боли, страдания и шока.