Ричард Лаймон - Одной дождливой ночью

Чистое безумие, - подумал Хансон.

Но не слез.

Рабица, ограждавшая футбольный стадион Средней школы Линкольна, тряслась, пока он карабкался вверх. Металлическая сетка похрустывала да позвякивала - каждый ее звук казался дьявольски громким в безмолвии ноябрьского вечера. Но, как полагал Хансон, услышать этот шум здесь было определенно некому. Ближайшие дома были вне поля зрения, за трибунами в дальней части стадиона. А за спиной - пустое поле, вытянулось вдаль, аж до корпусов школы. Сам стадион тоже выглядел пустынно. Так что, как забор ни трясись, как ни звякай - услышать некому. И Хансон это понимал… но звуки все равно как-то подспудно заставляли нервничать. Как заставлял бы нервничать шепот палой листвы под ногами одинокого путника, идущего глубокой ночью через кладбище. Сердце колотилось в груди. Пот, казалось, тек сразу из всех пор. Руки и ноги сотрясала дрожь.

Залезть на забор было просто. Удержаться - куда сложнее. Добравшись до самого верха, он перевалился за край, пролетел два с лишним метра до земли, приземлился на полусогнутые колени - дабы хоть как-то уменьшить силу удара. Пояс с кобурой врезался в живот, недовольно скрипнула форменная куртка-кожанка, звякнула мелочь в карманах и наручники в чехле. Выпрямившись, Хансон подтянул штаны. Вытер потные руки о перед рубашки.

Что ж, добрался, - подумал он.

Стоило ли добираться, впрочем - тот еще вопрос.

Он медленно пошел по траве, глядя на северные ворота - прямо впереди. Надо было быть наивным простачком, чтобы всерьез надеяться на то, что здесь нарисовалось что-то новенькое. Тут все тщательно прочесали прошлой ночью, а потом еще разок - днем. Сфотографировали, подобрали, пометили и вынесли все: и самого бедолагу, и его одежку, спички, окурки, жбан из-под бензина, конфетные обертки, прочую ерунду - словом, все, до чего добрались загребущие ручонки, даже то, что, возможно, никакого отношения к преступлению и вовсе не имело. Сняли весь дерн вокруг перекладины, к которой парня привязали - шутка ли! Хотели и саму воротную стойку унести, но шериф взбутетенился. Так что пришлось ограничиться горелой травушкой. Само по себе, впрочем, хорошее доказательство.

Ловить тут было категорически нечего.

Но Хансон, раскатывавший на патрульной машине по окрестностям, вдруг осознал, что нет-нет да и свернет в сторону школы, нет-нет да и замедлит ход у стадиона - и начнет высматривать эти чертовы ворота. В конце концов он припарковался неподалеку и покинул служебный автомобиль - даже не отрапортовав перед этим по радио куда следует. Чистое безумие.

Вышагивая по гаревой дорожке, он корил себя: X оть Люси бы позвонил. Ведь ничего сложного - наврал бы, что свернул туда-то и туда-то перекурить чуть пораньше.

Хотя, врать, конечно, нехорошо.

Он ведь на ней жениться собирался. А любимых женщин уж точно водить за нос не стоит.

Даже лучше, что все сложилось вот так вот, - подумал он. - В любом случае, она меня прикроет, если что-то тут случится.

Трава под ногами была сухая и пружинистая. Он шел через конечную зону. Ворота как-то забавно расплывались перед глазами. Встал Хансон аккурат у круга срезанного дерна. Посмотрел.

Снова захотелось задать самому себе вопрос - какого черта это место его так манит? Видеть жертв убийств ему уже приходилось. Bпрочем не так уж их было и много. И из них только Дженнифер Сэйерс кончила по-настоящему плохо. Ее не сожгли, как этого паренька. Изнасиловали - и запытали до смерти. Вид ее обезображенного тела подарил Хансону не одну беспокойную ночь, но прогуляться в лесную чащу, где ее нашли, его как-то не тянуло. А тут - почему-то - совсем иной случай.

Вот-вот, - подумал он. - Почему-то.

Максвелл Чайди был из черных. Вот, наверное, причина. Лежит на поверхности.

Чем отличается ниггер от лука? Когда режешь лук - на глазах слезы.

Обычно Хансон смеялся над подобными остротками. Да чего уж таить, бывало, он сам их выдавал.

Вот почему я здесь, - дошло до него. - Подспудное чувство вины.

Они сделали это с парнем, потому что он был черный. Белые люди. Раздобыли себе черномазика.