Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

Он остановился в двух-трех шагах от лестницы, достал виски и сделал два больших глотка, проглотив так быстро, что на глаза навернулись слезы. Затем он продолжил свой подъем. Что-то мягкое скользнуло под его каблуком. Он посмотрел вниз. Другая личинка, крупнее той, что внизу, была остановлена при спуске его ногой: раздавлена до жирной мякоти. Он взглянул на нее только на секунду, прежде чем поспешить дальше, осознавая, что подошва его ботинка скользкая; он мог раздавить немало других таких же личинок, пока шел.

От глотков спиртного у него запела голова; последние две дюжины шагов он преодолел почти бегом, желая скорее покончить с самым худшим. К тому времени, как он добрался до верха лестницы, у него перехватило дыхание. Возникла пьяная, абсурдная фантазия: он словно гонец, идущий с новостями о проигранных битвах и убитых детях во дворец некоего мифического короля. Только вот король и сам убит, и его битвы проиграны.

Он направился к пентхаусу; запах стал таким густым, что казался почти съедобным. Как и в прошлый раз, Марти увидел свое отражение в зеркале; он пристыженно отвел взгляд от испуганного лица, и оказалось – Боже! – что ковер полз. Не две или три, а дюжина или больше жирных, корявых личинок трудились, казалось, вслепую, чтобы найти свой путь по ковру, который был запятнан их путешествиями. Они не были похожи ни на одно насекомое, которое он видел раньше, лишенные какой-либо внятной анатомии, и все разных размеров: некоторые тонкие как палец, другие размером с кулак ребенка; их бесформенные тела были фиолетовыми, но с желтыми прожилками. Они оставляли за собой следы слизи и крови, похожие на раненых слизняков. Он обошел кругом. Они разжирели на мясе, с которым он когда-то спорил; не хотелось рассматривать их пристально.

Но когда он толкнул дверь люкса и осторожно ступил в коридор, ужасная мысль закралась ему в голову и засела там, шепча непристойности. Эти существа были повсюду в номере. Самые амбициозные из них карабкались по пастельным стенам, приклеивая осколки своих тел к обоям просачивающейся жидкостью, поднимаясь вверх, как гусеницы, волны мышечных сокращений прокатывались по всей их длине. Их направление было произвольным; некоторые, судя по следам, двигались по кругу.

В тусклом свете коридора его худшие подозрения только закипали, но они начали бурлить, когда он протиснулся мимо распростертого тела Уайтхеда и вошел в помещение бойни, где свет с шоссе создавал натриевый день. Здесь эти существа были в изобилии. Вся комната кишела ими, от фрагментов размером с блоху до кусков с человеческое сердце, которые перемещались, выбрасывая рваные нити, похожие на щупальца. Черви, блохи, личинки – целая новая энтомология, собравшаяся на месте казни.

Вот только это были не насекомые и не личинки насекомых – теперь он это ясно видел. Это куски плоти Европейца. Он все еще был жив. Растерзан на тысячу неразумных кусочков, но жив.

Брир был неумолимо тщателен в своем уничтожении, изничтожая Европейца, насколько позволяли его мачете и слабеющие руки. Но этого оказалось недостаточно. Слишком много украденной жизни жужжало в клетках Мамуляна; она неслась дальше, вопреки всякому здравому смыслу, неостановимая.

При всей горячности Пожиратель Бритв не покончил с жизнью Европейца, а лишь разделил ее, предоставив описывать эти бесполезные круги. И где-то в этом безумном зверинце был зверь с волей, фрагмент, который еще обладал достаточным здравым смыслом, чтобы пробираться – хоть и с переменным успехом – в разум Карис. Возможно, не одна часть, а много – сумма этих блуждающих частей. Марти не интересовался его биологией. Как эта мерзость выжила – вопрос для дискуссионного клуба сумасшедшего дома.

Он попятился из комнаты и встал, дрожа в коридоре. Ветер бил в окно, стекло жаловалось. Он прислушивался к порывам ветра, обдумывая, что делать. Дальше по коридору со стены свалился кусок грязи. Он смотрел, как она пытается перевернуться, а затем снова медленно поднимается. Сразу за тем местом, где тварь трудилась, лежал Уайтхед. Марти вернулся к телу.

Убийцы Чармейн перед уходом изрядно повеселились: брюки и нижнее белье Уайтхеда были спущены, а пах исполосован ножом. Его глаза открыты, вставные зубы вынуты. Он таращился на Марти, уронив челюсть, как провинившийся ребенок. По нему ползали мухи, на лице виднелись пятна разложения. Но он был мертв, что в этом мире уже кое-что значило. В качестве последнего оскорбления парни испражнились ему на грудь. Там тоже собирались мухи.