Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

Когда наконец пламя погасло, собаки пришли, чтобы собрать все, что могли. Однако многие из них сбежали с визгом, когда ошметки мяса изрезали им мягкие ткани рта: в плоти, как жемчужины в устрице, были спрятаны бритвенные лезвия, которые Брир глотал, как гурман.

Ветер завладел миром.

В тот вечер ветер дул точно с востока на запад, неся облака, бодрые после целого дня дождя, в направлении заходящего солнца, будто они спешили к апокалипсису прямо за горизонтом. А может – эта мысль была еще хуже – они спешили убедить солнце вернуться из небытия еще на час, на минуту – что угодно, лишь бы оттянуть ночь. И конечно, оно не слушалось, а вместо этого пользовалось их состоянием, чтобы утащить кучерявых паникеров за край света.

Карис пыталась убедить Марти, что все в порядке, но ей это не удалось. Теперь, вновь спеша к отелю «Орфей», под суицидальными тучами и в преддверии ночи, он чувствовал справедливость своих подозрений. Весь видимый мир нес в себе свидетельства заговора.

Кроме того, Карис все еще говорила во сне. Возможно, не голосом Мамуляна, тем осторожным, петляющим, ироничным голосом, который он знал и ненавидел. Она даже не произносила слов как таковых. Только обрывки звуков: шум крабов, птиц, запертых на чердаке. Стрекот и царапанье, будто она или что-то в ней трудилось, чтобы заново изобрести забытый словарь. В нем еще не было ничего человеческого, но он был уверен, что Европеец прячется внутри. Чем больше он слушал, тем больше ему казалось, что он слышит порядок в этом бормотании; тем сильнее шум, который издавал ее спящий язык, походил на звук неба, не поспевающего за речью. Эта мысль заставила его вспотеть.

Потом, накануне этой ночи несущихся облаков, он внезапно проснулся в четыре часа утра. Конечно, ему снились ужасные сны, и он полагал, что они будут сниться еще много лет. Но сегодня они не ограничивались его головой, а были рядом. Теперь они были рядом.

Карис не лежала рядом с ним на узкой кровати. Она стояла посреди комнаты с закрытыми глазами; мелкие мышцы ее лица необъяснимым образом подергивались. Она снова говорила или, по крайней мере, попыталась говорить, и на этот раз он знал, знал без тени сомнения, что каким-то образом Мамулян все еще в ней.

Он позвал ее по имени, но она не подала виду, что проснулась. Встав с кровати, он пересек комнату, направляясь к ней, но стоило приблизиться, как воздух вокруг них, казалось, наполнился тьмой. Ее бессвязные речи стали настойчивее, и он почувствовал, что темнота сгущается. У него зачесались лицо и грудь, защипало глаза.

Он снова позвал ее по имени, теперь громко. Ответа не последовало. По ней начали скользить тени, хотя в комнате не было света, который мог бы их отбросить. Он вгляделся в ее бормочущее лицо: тени напоминали блики, отбрасываемые светом сквозь усыпанные цветами ветви, словно она стояла в тени дерева.

Над ним что-то вздохнуло. Он поднял голову. Потолок исчез. На его месте раскинулся узор из ветвей, растущих прямо у него на глазах. Он не сомневался, что ее слова были в самом корне, и с каждым произнесенным ею слогом они становились все мощнее и запутаннее. Ветви колыхались, набухая, выпускали отростки, которые в считаные секунды становились тяжелыми от листвы. Но хоть древо и выглядело полным жизни, в каждой его почке таилась порча. Его листья были черными и блестели не от сока, а от гнилостного пота. Паразиты сновали вверх-вниз по ветвям; зловонные лепестки падали как снег, обнажая плоды.

До чего ужасные плоды! Связка ножей, перевязанных лентой, словно подарок убийце. Голова ребенка, висящая на заплетенных в косы волосах. Одну ветку обвили человеческие кишки, с другой свисала клетка, в которой заживо горела птица. Все это сувениры, память о прежних злодеяниях. И был ли коллекционер здесь, среди своих сувениров?

Что-то шевельнулось в бурлящей темноте над головой Марти, и это была не крыса. Он слышал шепот. Там человеческие существа покоились в гнили. И они спускались вниз, чтобы он присоединился к ним.

Он протянул руку сквозь кипящий воздух и взял Карис за руку. Она казалась мягкой, будто плоть вот-вот должна была разделиться под его нажимом. Глаза под сомкнутыми веками закатились, как у помешанной на сцене; ее рот все еще произносил слова, которые сотворили древо.

– Прекрати, – сказал он, но она продолжала болтать.

Он схватил ее обеими руками и закричал, чтобы она заткнулась, тряся при этом. Над ними заскрипели ветки, и на него посыпались веточки.