Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

Он встал.

– Где его комната?

– Нет, Марти.

– Я хочу посмотреть, где он спит. Ну?

Она приподнялась, упираясь в него. Ее руки были горячими и влажными.

– Пожалуйста, уходи, Марти. Это не игра. Это все не будет прощено, когда мы придем к концу, понимаешь? Это даже не прекращается, когда ты умираешь. Понимаешь, о чем я говорю?

– О да, – сказал он, – я понимаю.

Он положил ладонь ей на лицо. Ее дыхание было кислым. Его тоже, подумал он, если бы не виски.

– Я больше не невинный человек. Я знаю, что происходит. Не все, но достаточно. Я видел вещи, которые молюсь никогда больше не увидеть; я слышал истории… Господи, я понимаю.

Как он мог внушить ей это достаточно убедительно?

– Я испуган до усрачки. Никогда в жизни мне не было так страшно.

– У тебя есть на то причины, – холодно сказала она.

– Тебе есть дело до того, что с тобой случится?

– Не особенно.

– Я найду тебе наркоту, – сказал он. – Если это все, что удерживает тебя здесь, я достану.

Неужели сомнение мелькнуло на ее лице? Он усилил натиск.

– Я видел, как ты искала меня на похоронах.

– Ты там был?

– Зачем искала, если не хотела, чтобы я пришел?

Она пожала плечами.

– Даже не знаю. Я думала, может, ты уехал с папой.

– Ты хочешь сказать, умер?

Она нахмурилась, глядя на него.

– Нет. Уехал. Куда бы он ни отправился.

Потребовалось некоторое время, чтобы до него дошли ее слова. Наконец он сказал:

– Ты хочешь сказать, что он жив?

Она тряхнула головой.

– Я думала, ты знаешь. Принял участие в его побеге.

Конечно, старый ублюдок не был мертв. Великие люди не могут просто лечь и испустить дух за кулисами. Они ждут своего часа в середине действия – почитаемые, оплакиваемые и поносимые, – прежде чем появиться, чтобы сыграть финальную сцену или что-то в этом духе. Сцену смерти, свадьбы.

– Где же он? – спросил Марти.

– Я не знаю, Мамулян тоже. Он пытался заставить меня найти его, как я нашла Тоя, но я не могу этого сделать, потеряла концентрацию. Однажды я даже пыталась найти тебя. Это было бесполезно. Я с трудом соображала, как пройти дальше входной двери.

– Но ты нашла Тоя?

– Это было в самом начале. А теперь… я устала. Я говорю ему, что это больно. Будто что-то вот-вот сломается внутри меня.

Боль, вспомнившаяся и настоящая, отразилась на ее лице.

– И ты все еще хочешь остаться?

– Скоро все закончится. Для всех нас.

– Пойдем со мной. У меня есть друзья, которые нам помогут, – обратился он к ней, сжимая ее запястья. – Боже милосердный, неужели ты не видишь, что я нуждаюсь в тебе? Пожалуйста. Ты мне нужна.

– От меня никакого толку. Я слаба.

– Я тоже слаб. Мы сто́им друг друга.

Эта циничная мысль, казалось, доставила ей удовольствие. Она на мгновение задумалась, прежде чем очень тихо произнести:

– Может, ты прав.

Ее лицо было лабиринтом нерешительности, наркотического дурмана и сомнения. Наконец она сказала:

– Я оденусь.

Он крепко обнял ее, вдыхая запах немытых волос и зная, что эта первая победа может быть его единственной, но тем не менее ликуя. Она мягко высвободилась из его объятий и занялась приготовлениями к отъезду. Он наблюдал за ней, пока она натягивала джинсы, но ее застенчивость вынудила оставить ее в покое. Он вышел на лестничную площадку. Вне ее присутствия гул заполнил его уши; теперь, как ему показалось, он был громче, чем раньше. Включив фонарик, Марти поднялся по последнему лестничному пролету в комнату Мамуляна. С каждым шагом вой становился громче: он звучал в досках лестницы и в стенах – живое присутствие.

На верхней площадке была всего одна дверь; комната за ней, видимо, занимала весь верхний этаж. Мамулян, прирожденный аристократ, выбрал для себя лучшее место. Дверь оставалась открытой – Европеец не боялся незваных гостей. Когда Марти толкнул ее, она качнулась внутрь на несколько дюймов, но слабый луч фонарика не смог проникнуть дальше, чем на расстояние вытянутой руки в темноту за ней. Он стоял на пороге, как ребенок, застывший в нерешительности перед аттракционом «Поезд-призрак».

Косвенным образом сблизившись с Мамуляном, он начал испытывать сильное любопытство по отношению к этому человеку. В этом, несомненно, был вред, возможно, перспектива ужасного насилия. Но точно так же, как лицо Мамуляна появилось под лицом Карис, под лицом самого Европейца могло скрываться еще одно. Возможно, даже много. Полсотни лиц, каждое из которых было еще более странным, чем предыдущее, уходили в некую эпоху, более древнюю, чем Вифлеем. Он должен был хоть разок взглянуть, верно? Всего один взгляд, как в старые добрые времена. Опоясав чресла, он шагнул вперед, в живую темноту комнаты.