Александр Уваров - Сердце [СИ]

Нашёл в коридоре старый полиэтиленовый пакет (жёлтый… кажется, с рекламой какого-то хозяйственного магазина… Дмитрий Иванович ещё, помнится, когда-то там дюбеля покупал, чтобы вот эту вот книжную полку наконец-то повесить). Завернул папку в пакет (чтоб не намокла!).

Подошёл к двери.

Сказал:

— Ну, вот… Лев Толстой тоже вот…

— Давай, вали! — заявила супруга, на мгновение высунувшись в коридор. — Граф хренов!

Дмитрий Иванович кашлянул, ребром ладони вытер уголки рта. Взялся за ручку, открыл дверь. Вышел в на лестничную клетку. Постоял так, в проёме раскрытой двери, с полминуты. Сделал шаг вперёд. И, обернувшись, решительно закрыл за собой дверь.

«А куда дальше тянуть? — подумал он. — Ведь и впрямь помру скоро?»

«Ключи я не взял, — подумал он. — Как домой теперь попаду?»

«И деньги я не взял, — подумал он. — Как теперь…»

— А! — он махнул рукой. — И хрен с ним! Не возвращаться же теперь…

Он подошёл к лифту и нажал кнопку вызова.

Гроза разбудила его.

Дождь залил его ложе из картонных коробок, что устроил он рядом со старым сараем на школьном дворе.

Фёдор потёр глаза, неуверенно, шёпотом ругнулся (и тут же боязливо огляделся по сторонам — были случаи, когда сказанные им нехорошие слова его жестоко били дети, игравшие в футбол на рыжем, пыльном пятачке возле школы).

В тот день Господь был милостив — не дал умереть от жары (послал посредине дня недопитую кем-то и оставленную в кустах у железной дороги бутылку пива), предупредил дальним громом о подступающей грозе и увёл куда-то проклятых подростков с их страшным, тугим, звенящим, каменным в лихом ударе футбольным мячом.

Фёдор помолился бы Господу (молиться Фёдор умел! Были времена — он и в церковь ходил… ту, салатно-зелёную с золотыми гранёными куполами, что на проспекте). Но Он запретил. И молиться, и в церковь ходить.

Потому, что это отвлекает.

От чего отвлекает хождение в церковь и кому может помешать корявая и тихая его молитва — Фёдор понять не мог. Но подчинился.

Потому, что Он необычайно умён. Велик. Грозен. Всесилен.

Даром, что живёт в подвале и спит… Нет, не на картонках от коробки, в которой когда-то был телевизор…

Какой телевизор?

— Сам… сунг… сунг…

— Сам суй! — радостно выпалил Фёдор и захихикал, довольный немудрящим своим остроумием.

Молния сверкнула над школьной крышей и через мгновение тяжёлый, раскатистый, оглушающий, динамитный удар грома обрушился на кудлатую и белую от пыли бомжовую голову.

Фёдор испуганно сжался и, воровато оглядевшись по сторонам, торопливо перекрестился.

— Да ладно, ладно тебе… Шучу я…

…Спит он на куче преющих от подвальной сырости тряпок, потерявших цвет, насквозь пропитавшихся Его мочой, потому что Он не человек какой-нибудь презренный, чтобы вот так запросто, по нужде из подвала выходить.

Потому, что Он — не человек…

«Вот Он узнает, что крещусь… И что собакам разрешаю в помойке рыться».

Он не любит собак. И глаза у Него…

Бр-р! Ливень-то какой!

Фёдор окончательно проснулся. И понял, что за полминуты пробуждения своего успел изрядно вымокнуть. Расползшаяся от дождя картонная коробка противно хлюпала и быстро темнела от заливавшей её воды.

«Ничего».

Фёдор хотел было вскочить, но вовремя вспомнил про незалеченный за лето радикулит (конечно, спать на чём попало… считай — на земле… нет, был весной старый матрас, да отобрали Никифор с Людкой… молодые, заразы, здоровые… отобрали — пялить друг-друга под кустами, кобель с сукой! чтоб им сдохнуть!).

Поэтому он встал медленно, жалея поясницу и почти не сгибаясь. Сначала — на четвереньки, потом — медленно, медленно вверх.

Натянул коричневый свитер на голову и побрёл к навесу над входом в школу.

В подвал он не пошёл. Во-первых, далеко. Пока добредёшь (а бежать — нет, не получиться, возраст не тот) — вымокнешь.

Во-вторых, Он не велел Его сегодня беспокоить. Только если найдётся больной…

«А меня-то ты не лечишь», — горестно прошептал Фёдор.

И снова боязливо огляделся по сторонам.

Кто Его знает? Может, Он и мысли читать умеет. Говорил, вроде, что умеет…

Больше всего на свете Фёдор боялся побеспокоить Его.

И потому побрёл пережидать грозу под навес.

Голова поспела к ночи, распухла, из глаз закапал тёмный, будто вишнёвый, сок.

Боги этого странного мира говорили с ним, но не хотели видеть его. Они прятались за трубами, верещали мерзко, показывали острые белые языки, скалили жёлтые зубы.