Андрей Дашков - Малютка Эдгар

— Сделайте себе одолжение, — сказал человек в красном, обращаясь одновременно к Эдди и Эдгару. — Прикончите потаскух. Обеих. Того, кто сделает, вылечу от шизофрении. Окончательно.

Малютка не знал, что означает «шизофрения», зато знал слово «вылечить». Вроде бы хорошо, когда тебя лечат, но с самим процессом были связаны воспоминания о боли и всяких неприятных сопутствующих процедурах. Так что он не видел особого «приза» в том, чтобы быть удостоенным лечения. Кроме того, он не чувствовал себя больным. Слабым — да. Жалким — да. Испуганным — да. Но не больным.

Человек в красном преподнес еще один сюрприз. Не вставая, он разгреб ногой песок (песок, дядя, белый песок), под которым обнаружился квадратный люк наподобие того, что прикрывал лаз в погреб на родительской даче. Красный Костюм открыл люк, и Малютка увидел металлическую лестницу, уводящую в темную глубину.

— Вперед, — раздался короткий приказ.

Единственное, в чем Эдди был уверен, это что Красный Костюм не запрет его в погребе. Почему? Потому что это было бы неинтересно . Осознав, что для спуска понадобятся обе руки, Малютка поискал, куда бы пристроить пистолет. Не было даже мысли расстаться с ним — в отличие от изрезанной книги. Карманы куртки оказались слишком мелкими, карманы джинсов — тоже. В результате он сунул «Хеклер унд Кох» сзади за пояс, но предварительно все же поставил его на предохранитель. Похоже, на этот раз благоразумие исходило не от дяди.

Он заглянул в темноту открытого люка, откуда тянуло холодком подземелья. Было гораздо страшнее, чем в любой сказке, которую он когда-либо слышал или видел на экране. Очередная дыра на его пути. Может, оттого, что не первая, он нашел в себе силы и начал спускаться. Напоследок Красный Костюм сказал:

— Бесплатный совет. Помни, что теперь у Харда на тебя зуб.

Крышка люка опустилась. Малютку поглотил кромешный мрак. Лишь каким-то чудом он удержался от того, чтобы рвануться вверх, стучать и умолять.

Он знал, что ему не откроют.

Спускаясь, он вскоре утратил представление о времени и глубине. Принялся было считать ступени, но тут же бросил — чем это поможет? Становилось холодно, почти как в фиолетовом городе. После каждого прикосновения к металлу ступенек, он, казалось, оставлял на них кусочки кожи. Зато боль отвлекала и защищала от худшего — отчаяния и связанного с ним паралича.

И вот, когда уже казалось, что больше он не выдержит (не была ли, кстати, эта граница возможного тщательно выверена тем, кто послал его в темноту?), Малютка вдруг ощутил, что преодолевает тонкую завесу, пленку, хранившую влажное тепло в каком-то подземном парнике. Сначала он почему-то вспомнил о грибах — бесцветных или синюшного оттенка, но дядю Эдгара это навело на мысли о болезненно-бледной коже, а отсюда уже было рукой подать до зарытых без гробов мертвецах, восстающих из сырых могил в ночь отмщения… Защищаясь от возникавших «живых» картинок и испугавшись того, что может поведать ему осязание, Эдди даже не заметил, как спрятался где-то очень глубоко внутри себя, будто отделился от собственных рук, ног, лица. Поэтому он плохо помнил, как оказался среди чего-то мягкого и ароматного. Через несколько секунд стало ясно, что это куча одежды — судя по запаху, женской. Словно из включенного телевизора в уши ворвался звук льющейся воды, который заглушал игравшую где-то в отдалении музыку. А чей-то голос беззаботно подпевал совсем рядом.

Наступило время дяди Эдгара. Тот бросил затаившемуся Малютке: «Скажи спасибо Джокеру за доставку», — после чего выпрямился. Голова уперлась в какую-то преграду, но без труда приподняла ее. В глаза брызнул свет. Сквозь пар угадывалась душевая кабина, а сквозь прозрачный пластик — обнаженный женский силуэт. Сам же Эдди стоял в большом ящике с него высотой, который использовался как корзина для белья. Если не считать отличий в цветах и размерах, это напоминало ему ванную комнату в…

«Хватит», — оборвал его дядя, которому льющаяся вода, музыка и обилие (мрамора?) кафеля напомнило нечто совсем другое. Промелькнувшая порция очередных картинок заставила Эдди поежиться, несмотря на горячий пар. Чуть ли не впервые он пожалел дядю Эдгара: если тот когда-то был мальчиком и с ним делали такое , то ему можно простить некоторую резкость в обращении и застарелую ненависть ко всему роду человеческому.

Но дяде некогда было себя жалеть. Он заставил Эдди, пребывавшего в состоянии куклы, вылезти из корзины. Кто-то из них двоих — кто именно, Малютка будет спрашивать себя до конца своих дней — снял пистолет с предохранителя и, как выразился человек в красном, «сделал себе одолжение».