Андрей Дашков - Танатос рулит!

— Возможно, родной, все возможно, — заверил Вонючка, запахивая пальто под уничтожающим взглядом Алисы. — Здесь слишком многое возможно, и потому мало кто выбирается.

NN поморщился:

— Хватит с меня твоего поноса.

— Да я тебе, сучонок!..

— Ну, что ты — мне? Шавка долбаная.

— Заткнитесь оба! — рявкнула Алиса. Шрам на щеке у девушки побагровел, сама щека начала дергаться. Это продолжалось с полминуты. Старик предусмотрительно отодвинул свое вонючее тельце подальше.

На NN вдруг свалилась такая усталость, словно из него разом вытащили все кости. Вместе с усталостью пришло полнейшее безразличие ко всему, что было, есть и будет. Безразличие не коснулось только отвращения к себе: его воображения, танатоса, эроса (или черт знает, чего еще) хватило лишь на жалкую игру в прятки с самим собой. Хватило на мотель, на воплощения своих фобий, на перевозчицу с личиком падшего ангела, даже на Вонючку — но не на пункт назначения. Что могло быть нелепее, а если склонен к черному юмору, то и смешнее? Что толку в репетициях, если последняя и первая одинаково фальшивы? Его разум был одновременно мухой, бившейся в липкой черной паутине, и соткавшим ее пауком. Его представление о себе было «мигающей лампой», что неизменно уводила в никуда. Да, его дважды предупредили об этом — или он сам себя предупредил? — и, кажется, у него не было выбора, но разве от этого легче? Какими ветрами или холодными течениями извращенного сознания навеян этот дурацкий кошмар? Хотя он понял кое-что про кошмары и хорошие сны. Кошмар — это когда не получаешь ответа даже на самые простые вопросы. Хороший сон — когда не нужно ни о чем спрашивать. Вещий сон — когда ответ приходит раньше, чем задашь вопрос, только тебе его не понять до конца. Но даже думать обо всем этом было уже противно. Чтобы покончить с ролью, играть которую стало невыносимо, он открыл дверцу и выбросил в темноту ключ. Наугад, первый попавшийся. Само собой, никакого звука он не услышал.

Драйверша не сразу поняла, что произошло. Старик издал какой-то сдавленный тихий визг, будто собака перед смертью. На лице NN появилась слабая улыбка. По крайней мере, оно того стоило. О здешней темноте он уже получил достаточное представление, чтобы испытывать уверенность в бесполезности попыток найти и вернуть ключ. В темноте все перемещалось (из тьмы возникало и во тьме исчезало) по неведомым ему законам, но именно неведение избавляло его от ненужных вещей вроде ключа от какой-то Комнаты Отдыха, за который Вонючка, похоже, готов был отдать правую руку. Да нет, не руку — тело целиком.

Между тем старик и девушка смотрели на него как на прокаженного. Или хуже — как на никчемного идиота, упустившего свой единственный и неповторимый шанс. Правда, с некоторыми вариациями: во взгляде Вонючки доминировала ненависть, а подпорченное шрамом личико Алисы кривилось от смеси отвращения и презрения.

NN понял, что дальше придется идти пешком, хотя слова «идти» и «дальше», кажется, имели здесь не больше смысла, чем поиски выброшенного ключа — счастливого билета неведомой лотереи. Он не стал дожидаться, пока драйверша выскажет все, что она о нем думает, и добровольно последовал за ключом. Сделать это было неожиданно легко, словно он еще раньше сбросил тяжкий груз существования, усталость от которого растворилась в безразличии, тягучем, сером и мутном, как болотная грязь.

Едва его подошвы коснулись «страховочной сетки», кроссовер исчез. NN очутился в полной темноте. Уверенность в том, что дальше падать некуда, была абсолютной. Так же, впрочем, как и взлетать, идти, ползти. Некуда. Он прошел весь путь до конца, хоть этот конец и был размазан по нескончаемым километрам мрака и секундам пустоты.

Он достал пистолет. Пора заканчивать с репетициями.

Тут же, как по заказу, перед ним вспыхнули лиловые полосы, окаймлявшие черную дверь, словно в каком-то дурацком телешоу. Он вытащил из кармана оставшийся ключ. Бросил взгляд на брелок, чтобы убедиться: судьба никогда не проигрывает. Восьмерка лежала на боку, превратившись в две самозатягивающиеся петли бесконечности. Посмотрел, как прорастает, светясь, и сгорает, возвращаясь в черноту, древо жизни. Шагнул в открывшийся проем.

Комната Отдыха производила странное впечатление. Почти пустая — и в то же время заполненная чем-то невидимым, может быть, невнятным обещанием. Голые стены. Единственная голая лампочка под потолком изливала вольфрамовую тоску. Удобное старое кресло с потертыми подлокотниками словно приглашало присесть и попытать счастья. Истратить танатос до конца. Отдохнуть.