Виктор Точинов - Темные игры – 3 (сборник)

Стискиваю зубы. Они у шлюшки острые, хоть в чем-то повезло. Но разом откусить не получается – вязну в упругой, словно резиновой плоти.

Дикий вопль бьет по ушам. В рот хлещет горячая и соленая кровь. Кулак бьет по голове, и еще раз, и еще… За дверью слышны громкие голоса.

Не разжимаю челюсти. При нужде так и умру, как питбуль, – не разжав. Вернее, умрет чужое тело. А я продолжу то, зачем пришел.

Не прекращая вопить, г-н Трушин выдает мне страшный прямой удар в лицо. Нос разбит, может, даже сломан. Верхняя губа – в кровавую кашу. Я отлетаю, как тряпичная кукла. Отлетаю со столь дорогой Трушину деталью организма во рту.

Упав с кровати, хрустко ударяюсь затылком обо что-то. И отключаюсь.

Нет, сам-то я не отключился. Просто перестал что-либо видеть, слышать и как-либо еще ощущать.

Черное ничто… Здесь невозможно куда-то двигаться за отсутствием направлений. Здесь нет течения времени, потому что ничего не происходит. Космический вакуум прямо-таки переполнен вещами и процессами – в сравнении со здешней абсолютной пустотой.

Пустота – и я в ее середине, не способный хоть что-либо сделать, – только думать.

И я думаю… Сомневаюсь и тревожусь. А вдруг я теперь здесь застрял навеки? Дважды удалось выбраться, но кто сказал, что так будет всегда?

Остается лишь надеяться, что и в третий раз я отсюда уйду. Когда тело юной шлюшки оклемается либо умрет, – уйду. Потому что иначе старый добрый ад с кострами, котлами и чертями покажется заветной и недостижимой мечтой.

Тело предпочло еще пожить… И вернулось в реальность, не особо для него радужную.

Болит все… Рот наполнен кровью и обломками зубов, и никак эту гадость не выплюнуть, губы заклеены скотчем. Левый глаз ничего не видит: может, опух и закрылся, может, залит кровью… Туда г-н Трушин не бил, возможно, постарались его охранники, попинали бесчувственную злоумышленницу.

Сейчас она валяется на полу, по-прежнему голая. И я валяюсь, разумеется. Почти ничего не вижу с этой позиции, но и на меня никто внимания не обращает. В спальне, вне поля зрения, происходит какая-то возня, там оказывают помощь пострадавшему… Судя по обрывкам реплик, никак не могут остановить кровь.

Но удобным моментом не воспользоваться – рука прикована наручниками к ножке кровати. Обычно приковывают к батарее или трубе, но здесь не тот случай, труб в спальне нет ни одной, упрятаны под обшивку стен. Но мне оттого не легче: подозреваю, что шлюшка даже в лучшей своей физической форме не смогла бы приподнять монументальный траходром.

Возможно, поднимать ничего не потребуется… Возможно… У Трушина мозгов больше, чем у всей его камуфлированной банды. Должен сообразить, что врачи могут пришить утерянное. Если сразу, не мешкая, положить откушенный орган в холод… В идеале – в специальный криоконтейнер, но по беде сойдет и пакет со льдом из морозилки.

Вопрос в другом: а где сейчас откушенное? С кровати я летел с мыслью: проглотить, немедленно проглотить! Успел ли рефлекторно сглотнуть, когда приложился затылком?

Если успел – пристрелят и выпотрошат. Или заживо вскроют желудок, с Трушина станется… Будет больно, зато получу свободу и продолжу начатое.

Не получу и не продолжу – понимаю я секунду спустя, когда в спальню с громким топотом врывается еще один камуфляжник.

– Принес! – радостно выкрикивает он. – Кидайте скорей!

И я соображаю, что ничего не проглотил… Трофей остался во рту, его оттуда извлекли, – не церемонясь, поломав зубы. А если так – чужое тело превращается в ловушку, в капкан. Слишком много свидетелей, чтобы пойти на мокруху… У г-на Трушина есть двое или трое охранников, способных на все. Но сейчас его дикий вопль собрал тут всю охрану, обе смены… Проще сдать шлюшку в лапы закона, чем обеспечить молчание всех свидетелей, – тем более что Трушин в данном конкретном эпизоде чист и невинен, аки младенец.

Ну я и попал…

Было следствие и был суд, а до него – две неудачных попытки покончить с собой в следственном изоляторе.

Приговор… Вместо зоны – спецпсихушка, что еще хуже. Будут держать до исцеления, а я не исцелюсь никогда… Никогда не вспомню, как звали обладательницу этого тела, кем она была: память у меня совсем иная, моя. А рассказать правду – поставят еще один диагноз в дополнение к имеющимся.

Пометка в личном деле о склонности к суициду… Она делает практически невозможным добровольный уход из жизни, но я все же пытаюсь. Вариантов не так уж много: попытка уморить себя голодом привела к насильному внутрижелудочному кормлению; все попытки не дышать заканчивались одинаково – сучий организм цеплялся за жизнь и, едва я терял за ним контроль, вдыхал воздух.