Олег Кожин - Игра в куклы [litres]

Обломки пальцев потянулись к Варе. Подушечки белели пронзившими их костями, содранная кожа висела клочьями. Клещ недовольно ерзал, перебирая лапами. Странно, но Варя совершенно не чувствовала страха.

– Ты слишком шумная для того, кого уже нет, – спокойно сказала баба Галя.

Клещ уставился на нее бессмысленными глазками, крутанул хоботком и вдруг запищал так пронзительно, что Варе захотелось поковыряться в ухе. На раздутом боку появилась новая глубокая рана, следом еще одна. Дернулась сломанная нога, точно кто-то выдрал из нее кусок мяса. Что-то невидимое терзало чудовище, заставляя его верещать от боли и страха.

Постепенно они начали проявляться, как лестницы, как звенящая капель, как весь новый облик Двора. Огромная часть его, его сердце и его кровь – его жильцы. Необычные, странные, порой даже страшноватые, они окружили похитительницу тел плотным кольцом, не давая ступить и шагу. Варя видела их всех и видела гигантскую прозрачную каплю, опускающуюся со второго этажа.

– Я убью вас! – извиваясь от боли, вопила тварь. – Убью! Разорву! Изничтожу!

Капля опустилась Арине на голову, поглотила до самой шеи, начисто заглушая крики. Окровавленные руки ударили дрожащий студень раз, другой, но только сами увязли. Прозрачное тело дернулось, словно змея, глотающая мышь, и тело Арины в нелепой позе повисло в воздухе.

– Варя, – посеревшими губами прошептала мама. – Варя, милая, кажется, нам пора домой.

Чтобы ободрить маму, Варя крепко сдавила ее холодные пальцы. Подошел Егор, улыбаясь льдинками глаз:

– Она их не видит. Каждый видит только своих. Один лишь Ключник видит всех. – Он протянул Варе громоздкую связку ключей: – По-моему, это твое.

Елку решили поставить в Вариной комнате. Большая, пушистая, она заняла целый угол. Пластиковые лапы немного заслоняли окно, но так было даже интереснее – словно Двор прятался за сказочным еловым лесом. Дома пахло сдобой, корицей и чаем с лимоном. Впервые за долгие годы они встречали Новый год не перед телевизором, а перед самым обычным окном… ну хорошо – перед необычным окном!

Во Дворе тоже нарядили елку, настоящую, живую. Жильцы покинули квартиры, едва не ставшие им могилами, и радостно встречали грядущий год. В раскрытые створки окна доносился праздничный гул и рвался теплый ветер.

На Вариной стороне улицу заметал снег, и редкие опаздывающие прохожие торопились к столу.

По ту сторону окна капало с крыш, и сосульки отражали заходящее солнце.

Под бой курантов наступало Лето.

Дорогу на дачу папа Гордеевых называл хребтом дракона. Всякий раз, когда их семейный фургончик подпрыгивал на очередном камне, папа поправлял очки и весело восклицал: «О! Новый позвонок вылез!» Но Ярик знал определенно – этот «позвонок» был здесь всегда. По крайней мере, с тех самых пор, как Ярик стал достаточно взрослым, чтобы заиметь собственные воспоминания. Он помнил каждый поворот, каждую развилку, каждую кочку, выдавленную неласковой карельской землей, и яму, прорезанную в здешней грунтовке колесами дачников. Фотографическая память, позволяющая запоминать учебники постранично, составляла в голове Ярика личный дорожный атлас. Только для папы это все равно оставалось чем-то вроде игры. «Оп-па! И еще один позвонок! Дракон-то сегодня ворочался!»

Раз в год-два после долгих споров на повышенных тонах дачный кооператив скидывался деньгами, и грунтовку утюжил трактор, срезал колеи, засыпал лужи загодя привезенным песком или отсевом. Вот только с камнями – здоровенными валунами, которые не просто торчали из дороги, а сами были дорогой, – ничего не могли поделать ни стальной ковш, ни спрятанные под капотом без малого три сотни лошадей. Иногда Ярику казалось, что камни были здесь всегда. Как огромное озеро, темные воды которого цветом напоминали кока-колу. Как раскидистый дремучий лес, неизменно вызывающий в памяти подзабытое слово заповедный .

Как и то, что таилось там, в тени еловых лап, пряталось в густом кустарнике, неслышно скользило по дну, прорастающему кувшинками и камышом.

Ярик всегда чувствовал его среди листвяного шепота, молчания покрытых мхом камней и комариного звона. Присутствие таинственного, опасного осознавалось нечетко, на периферии сознания. Как осознавалось, к примеру, что в лесу водятся медведи, которых Ярик за свои без малого двенадцать лет не встретил ни одного. Единственное нехитрое правило – его Ярик заучил еще в детсадовском возрасте – позволяло надеяться, что не встретит и впредь. «Если ты не охотник, в лесу шуметь не только можно, но и нужно!» – говорил ему папа. «Зверь услышит и сам уйдет с дороги». И заслышав, как где-то неподалеку, заполошно молотя крыльями, взлетали вспугнутые кем-то птицы, Ярик принимался шуметь: шелестел палой листвой, хрустел валежником, на полную громкость включал музыку на мобильнике. Мог даже сам спеть. Вот только то, что хоронилось в узловатых корнях, каменных норах и буреломе, не боялось шума и само решало, когда показываться на глаза глупым двуногим, не осознающим, что они забрели в чужие владения.