Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

– Что-то очень похоже на Фрейда.

– О нет, ничего столь глубокого.

– Не психоанализ?

– Ничего столь глубокого.

– А то фрейдизму в армии не место.

– Конечно, конечно.

– Кто-то говорил, что вы используете гипноз.

– Уже нет. Я попробовал в самую первую неделю. Но пациентам не понравилось. Похоже, они боятся, что гипноз даст мне какую-то зловещую власть над ними. Это распространенное заблуждение.

– Глупо, конечно. Но возможно, не стоило этого делать с пациентами, у которых нет возможности отказаться от вашего лечения. Кажется, кто-то из ваших подопечных сказал кому-то, а тот сказал кому-то еще, что вы используете какой-то вид гипноза. Ваш пациент сказал, что почувствовал это на себе во время сессии с вами.

– Я, кажется, знаю, о ком вы говорите. Он крайне впечатлителен. Но я его не гипнотизировал, честное слово. Я просто сижу как можно тише и говорю как можно меньше. Вероятно, эффект может показаться гипнотическим человеку, которого, может быть, никогда в жизни не слушали, который никогда не получал неразделенного внимания другого человека.

– Да. Ну ладно, вы не думайте, что я вмешиваюсь. У вас хорошие результаты. Честно сказать, просто удивительно хорошие. Но поосторожнее с социализмом. В армии ему не место.

С социализмом? Вероятно, какому-нибудь коллеге-медику вроде идиота Нортона, чье отделение находится в одном коридоре с моим, «Рождество в работном доме» могло показаться похожим на социалистическую пропаганду. Но я человек совершенно аполитичный; все, что я знаю о социализме, – он может оказаться прекрасным вместилищем для смутной обиды, ощущения, что жизнь обошлась с тобой несправедливо; а это ощущение так распространено, что я уже начал подумывать, не следует ли учитывать его при постановке диагноза.

И впрямь, я открыл направление всей своей дальнейшей медицинской практики.

Я рассказал историю своей войны – выжимку, а не всю историю – Эсме, Гилу и Макуэри. Я, кажется, говорил довольно долго, а когда закончил, они некоторое время молчали.

– Дядя Джон, я не припомню, чтобы ты так откровенно рассказывал о себе, – сказал Гил.

– Это все твое отличное beaune , Гил. Оно развязывает язык. А я старею, знаешь ли. Старики болтливы.

– Ваши рассуждения о несправедливости жизни, – заметила Эсме, – они – чистая правда. Вы сами это придумали?

– Боже мой, нет, конечно! – воскликнул Макуэри. – Они стары, как цивилизация. Во всяком случае, как литература. «Hinc illae lacrimae…»

– Стойте! – перебила Эсме. – Милостыню неграмотным беднякам! Что это значит?

– «Отсюда эти слезы». Старый добрый Теренций. И Вордсворт: «Чуть слышная мелодия людская, печальная…» Поэтам все это давно известно, а вот для ученых – ново, потому что наука всегда отстает от литературы.

– И старина Бертон, – добавил я. – «…если существует на земле ад, то его следует искать в сердце меланхолика» [55].

– И на этом вы основали свою медицинскую практику? – уточнила Эсме.

– В разумных пределах.

– Теперь вы понимаете, почему его прозвали Чародеем, – сказал Макуэри.

– Кто его так прозвал?

– Дамы.

Черт! Теперь шило окончательно вылезло из мешка. Я надеялся, что Эсме не разнюхает про Дам. Но…

– Мне нужно все знать про этих Дам, – сказала она.

Дом пастора

Кокрофт-стрит

Торонто, Онтарио, Канада

Милая моя Барбара!

Я так давно не писала – мешало то да се, к тому же я понимала, что ты по уши занята разводом, – и сейчас не знаю, с чего начать. Как видишь, у нас теперь есть постоянный адрес (и бумага с этим адресом – правда, очень элегантно? Ее печатает один человечек, мистер Рассел, по соседству). Мы сделали решительный шаг (над пропастью, в темноте) и купили этот дом. Но все остальные места, которые мы смотрели, были совершенно невозможны – ни одного достаточно большого помещения, где Дражайшая могла бы работать спокойно. Конечно, я могу царапать свои каракули где угодно (ну почти), но ей нужны простор, тишина и хорошее освещение. А здесь все есть: огромная старая оранжерея как раз подходит для скульптора [1] , а зимой ее можно отапливать масляными печками. Но нам пришлось выгрести почти все свои капиталы, а зарабатываем мы, вместе взятые, столько, что и цыпленка не прокормишь.

Этот дом называется «Дом пастора», потому что располагается рядом с церковью Святого Айдана и, я полагаю, когда-то эта земля принадлежала церкви. Его построил некий архидиакон Кокрофт – должно быть, один из этих чудиков XIX века, желавших перенести как можно больший кусок Англии в совершенно не английскую страну; он на свои деньги построил церковь Святого Айдана (очень пьюджиновскую [56] по стилю, она неплохо смотрится) и дом рядом с ней; дом отделен от церкви большим садом, вероятно задуманным как кладбище; в нем и впрямь торчат штук пять надгробий. Но что за дом! Дорогая моя, наверняка у архидиакона было не меньше пяти человек прислуги; комнаты огромны и полны сквозняков; мебель у нас очень скудная для такого простора, а многие спальни и вовсе пустуют. [2] В доме нет центрального отопления, без которого в Канаде жить нельзя, и мы спасаемся печами и каминами; ты не поверишь, сколько приходится таскать дров и угля! А за домом – огромная конюшня со службами, в ней есть даже башня с часами; здесь хватило бы места коням целого кавалерийского полка. И – хвала Господу! – эта конюшня оказалась нашим спасением.