Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

А в том, что касается меня? Я думаю, мой извод ранней религии фрейдизма – первой религии, адептом которой я стал, – нужно зафиксировать в истории болезни, если я хочу хоть когда-нибудь, пускай даже в нынешнем преклонном возрасте, как-то осмыслить историю своей личной и профессиональной жизни.

Единственное усвоенное у Фрейда, чего я никогда не растерял и что даже укрепил с годами, – привычка внимательно наблюдать и прислушиваться в отношениях с остальным миром. Научиться видеть то, что у тебя прямо под носом, – это задача, и притом нелегкая. Она требует определенной неподвижности духа, которая вовсе не то же самое, что безликость, и совершенно необязательно сопровождается унылым затворничеством.

В студенческие годы я вел оживленную светскую жизнь, основанную на пристрастии к двум вещам, на первый взгляд несовместимым, но только на первый взгляд: религии и театру.

Как недоделанный фанатик психоанализа, я, конечно, был Фомой неверующим и скептиком в том, что касалось религии. Родители мои не ходили в церковь, хотя в повседневной жизни руководствовались христианскими доктринами и христианской системой ценностей. Но невозможно было жить в Торонто в мои студенческие годы и при этом существовать независимо от религии. Мне казалось, что кампус университета кишит капелланами, христианскими союзами и студентами, упорно трудящимися на ниве спасения душ. Это отражало дух самого города. Церкви здесь изобиловали, и покупателю на, так сказать, религиозном рынке открывался широчайший выбор. Пламенные баптисты, самодовольные методисты, твердокаменные шотландцы-пресвитериане, англикане с их высокомерным взглядом на низшие классы, орды уличных проповедников и мессий, вещающих в переулках, – в общем, на любой вкус; прибавьте многочисленных сторонников сухого закона, противников курения и борцов с проституцией – они были связаны с церковью, не будучи ее частью. Вся эта пестрая компания, по-видимому, властвовала над умами горожан. Недалекий, не осознающий себя город процветал под отсыревшим одеялом узкой мещанской морали и воспринимал свое процветание как знак, что Господь к нему благоволит.

Вооружившись упрощенным пониманием учения Фрейда и юношеским эгоизмом, я принялся в меру своих сил исследовать этот дух Торонто. Каждое воскресенье я ходил в церковь дважды – каждый раз в другую, чтобы ощутить как можно больше колорита. Я безмерно развлекался, глядя, как вопят и улюлюкают баптисты; как методисты склоняют голову на спинку скамьи перед собой, словно страдая похмельем; как пресвитерианцы слушают высококультурные, тщательно аргументированные и совершенно непонятные умствования; и как англикан встречает у входа викарий, укрепляя их чувство собственного превосходства и уверенность, что они не суть якоже прочии человецы [30] Лк. 18: 10–14. .

Разумеется, я не упустил и католиков; я узрел великолепие веры, позволяющей своим адептам обретать кровь и плоть Господа хоть каждый день и находить утешение в непостижимых ритуалах. И все это за пустяковую цену – психологическое рабство. Делай, что говорит Церковь, и все будет хорошо. Самостоятельно не придется даже пальцем пошевелить.

Я старался не пропустить ничего. Я даже однажды рискнул войти в православную церковь и выстоял службу среди прихожан, поголовно охваченных чисто достоевской мрачностью и созерцавших меня отчасти враждебно. Мне не то чтобы велели убираться, но духовным усилием толкали к двери. Знаменитая православная литургия весьма впечатляла, но хор иногда фальшивил, и еще меня изумило, что священник прямо посреди службы достал большую желтую расческу и поправил волосы и бороду. В этом храме я сильнее всего почувствовал, что христианство – не такая уж универсальная религия. Нужно найти церковь, которая тебе подходит, которую ты можешь вытерпеть и которая может вытерпеть тебя, и держаться за нее.

В ходе экклезиастических экскурсий я, конечно, натыкался на церкви, которые нравились мне больше других, и скоро определился фаворит: церковь Святого Айдана, англиканская и очень высокая. Настолько высокая, что казалось, католическая месса – лишь упрощенная версия их литургии, сопровождающейся пением и музыкой.

Это был типичный случай, когда чересчур энергичный хвост виляет инертной собакой: хвостом был доктор Декурси-Парри, органист и регент хора, а собакой – отец Ниниан Хоббс, который не знал ничего о музыке, и вообще ему медведь на ухо наступил, но он чувствовал в службах под руководством доктора Парри великолепие, которое соответствовало его представлениям о служении Богу. Ибо отец Хоббс, смиреннейший из людей, ради службы Богу не жалел ничего и потому соглашался на любые предложения доктора Парри. Доктор Парри был одаренным композитором и написал много музыки специально для Святого Айдана, подняв таким образом этот храм на высоту, недосягаемую для любой другой церкви Торонто. На хорах в задней части храма располагался хор, а также находился орган; здесь доктор Парри мог дирижировать, задавать тон и вообще делать все, что положено регенту, не мозоля глаза прихожанам. Кроме этого, в храме был григорианский хор, состоявший только из мужчин, числом восемь: они в особых облачениях располагались на отведенном месте перед алтарем, и регентом у них был Дарси Дуайер. Дуайер и Парри в совокупности обеспечивали великолепное сопровождение служб, но многие (разумеется, не из числа прихожан Святого Айдана) считали, что эти двое занимаются чрезмерным украшательством, идущим вразрез с основной линией англиканства и духом Тридцати Девяти статей.