Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

– Да что это вообще такое! – воскликнул бедный отец. – Вы двое меня с ума сведете.

– Папа, в простых словах это можно объяснить так: младенец полностью зависит от матери, ее одну научился узнавать в лицо; она – еда, тепло, ласка и любовь. Она – Любимая, потому что заключает в себе всю вселенную и всю жизнь. Но тут приходит кто-то еще: кто-то с грубым голосом и другим запахом, и он хочет отнять Любимую у младенца, увести прочь. И это второе существо становится ненавистным, и ребенок желает – всей своей простой душой маленького эгоиста – избавиться от Оккупанта. Так проявляется трагедия Эдипа в каждой жизни. Ребенок еще не успевает научиться говорить, как трагедия проходит, но она заложена в фундамент существования каждого младенца. Эти маленькие засранцы очень эмоциональны; только послушай, как они орут, когда им что-нибудь нужно. Они явно готовы всех убить.

– Пожалуйста, не используй таких слов при матери, да и при мне тоже не стоит. Но я понял, что ты имеешь в виду. Мне нужно время, чтобы это обдумать. Очень необычный взгляд на маленьких детей. Но, Лили, ты слышала, что он говорит. Это просто медицинская теория.

– Не медицинская, папа, а психоаналитическая.

– А? Ну, не важно, как ни назови. Просто теория. Она никому не вредит.

– Да неужели? Это глупо даже для тебя, Джим. Никому не вредит! Ты что, не видишь, что она творит со мной?

– Лили, ты просто перенервничала. Завтра тебе все увидится в ином свете.

– Ничего подобного. Ты что, слепой?

– Почему слепой? Я вижу то же, что и все.

– Ты не видишь, в какое положение я поставлена по отношению к собственному сыну?

– В какое положение? Не пойму, о чем ты.

– Мать и сын – любовники! Я что, должна развернуто объяснять? Неужели тебе не мерзко? Ты можешь спокойно стоять и смотреть, как меня вовлекают в омерзительную непристойность? Твою собственную жену? Его мать?

– Ну-ка, Лил, эти разговоры ни к чему. Давай-ка я тебя провожу наверх. Выпьешь лекарство, что доктор Кэмерон прописал, и хорошенько поспишь. Ты вся извелась.

И они начали подниматься по лестнице: мать рыдала, отец нежно успокаивал ее, но явно думал о том, как все это ему обрыдло, и мечтал отделаться поскорее. Меня сильно потрясла сцена с матерью, и я впервые в жизни прибег к отцовскому виски в серьезном количестве. Я и раньше украдкой пригубливал, но теперь налил себе на добрых три пальца и плеснул в стакан родниковой воды. Я пытался рационально обдумать происшедшее, но оно сильно ошарашило меня, и я никак не мог рассуждать хладнокровно. В те дни матери обладали невероятной, мистической силой, а само понятие материнства коренилось в религии. Я понимал только, что спровоцировал ужасный скандал – насколько мне было известно, неслыханный в истории семьи, – что я оскорбил стыдливость и достоинство матери, и, что хуже всего, внезапно узнал, что она считает отца дураком, и таким образом обнаружил раскол в собственной семье, о котором не подозревал доселе. Я мариновался в скорби не меньше часа, а от непривычного виски стало только хуже. Тем временем отец наверху, в спальне, старался быть как можно нежнее с рыдающей женой и ждал, пока подействует выписанный доктором Кэмероном хлоралгидрат и она уснет.

На четвертый день после этой сцены я сел на поезд до Торонто, чтобы приготовиться к учебе в университете. Дома все эти четыре дня было в основном тихо, и мы обращались друг к другу с ледяной вежливостью. Думаю, мать хотела, чтобы я сжег Фрейда и на коленях молил о прощении. Но я смотрел на дело по-другому.

Отец больше не возвращался к этой теме, кроме одного раза, когда мы вдвоем сидели у камина, в котором горел огонь, как обычно в начале сентября. Мать «ушла к себе » .

– Знаешь, я много думал про эту историю. Про Эдипа. Наверное, в том смысле, в котором ее обсуждает автор, она имеет некоторый смысл. Я вижу. Если посмотреть на младенцев – например, в резервации, – то можно понять, о чем он. Но мне одно непонятно: а что же девочки? Они хотят убить мать и выйти замуж за отца? Но это как-то не вытанцовывается, потому что отец их не кормит, не качает и не поет колыбельные; он все равно остается оккупантом, верно ведь? Как насчет девочек? Они в самом деле так сильно отличаются от мальчиков?

У меня не было ответа.

– Не знаю. Кажется, он об этом говорит в следующей книге, а я ее еще не читал.

– Значит, ты не знаешь, что думать, пока не прочитаешь об этом в книге, – прокомментировал отец. И я совершенно точно понял, что он не глуп.