Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

Однако от погружения в старческую немощь меня спасали пациенты. Многие из них принадлежали к типу, который Макуэри окрестил «апоретики Халлы». Этим красивым словом он называл тех из моих больных, кто чрезвычайно искусно выдвигал возражения и сомнения по поводу практически всего, могущего им как-то помочь. Если я выписывал лекарство, они заявляли, что оно недостаточно сильнодействующее, или, наоборот, действует слишком сильно, или провоцирует новые, пугающие побочные симптомы. Если я предполагал, что пациентам может быть полезно почитать, сходить на концерт, послушать музыку на домашней системе или воспользоваться новым технологическим чудом, позволяющим смотреть кино у себя дома на собственном телевизоре, эти люди обязательно заявляли, что от чтения у них «садится зрение», или им «не под силу» поход в концертный зал, или музыка «беспокоит домашних». Что же до предложения посмотреть кино дома, тут находились отговорки еще более затейливые. Им слишком больно смотреть фильмы своей молодости (или фильмы, снятые, когда они были моложе, чем сейчас), ведь те напоминают о прошлом. После Холокоста подобные глупости кажутся невыносимо мелкими. Или фильмы нелепы из-за дурацкой моды тех времен, даже не верится, что когда-то люди так одевались. Или фильм не годится для просмотра, потому что персонажи слишком много пьют, или курят, или равнодушны к нарастающей «красной угрозе», или еще что-нибудь. И конечно, братья Маркс уже никого не веселят, и моя апоретичка не сможет выдавить из себя смешок даже под угрозой расстрела.

Означает ли это, что я перестал предлагать или что мои предложения были бесполезны? Ничуть. «Какой вы счастливчик, доктор, что не утратили радость жизни. Такое несчастное создание, как я, может вам только завидовать. Нет, фильмы не помогли, и мне пришлось вернуть этот аппарат в магазин. Но я должна сказать, доктор: что мне на самом деле помогает, так это беседа с вами. Вы обладаете, как замечательно выразился кто-то, заразительным душевным здоровьем. А это великий дар».

«Дар»! Для этих несчастных я был чудом благополучия. Им и в голову не приходило, что и у меня свои заботы, разочарования, боли и болячки, ибо прерогативой на все это обладали только они. Я выглядел благополучным, поскольку того требовала моя профессия.

Слава богу, не все мои пациенты принадлежали к этой группе, иначе я бы сошел с ума. Но большинство среди них составляли люди с заразительным душевным нездоровьем – их страдания перекидывались на несчастных жен, мужей, незамужних дочерей, иждивенцев и вообще всех, кто не мог или не хотел сбежать. Я уверен, что немного помог этим страдальцам и тем отработал свой гонорар, ибо находиться в их обществе было тяжело, и если бы я не умел держать лицо как профессионал, я бы смеялся над ними или проклинал их, ибо они, бедняги, обременяли собою мир.

Время от времени попадалось что-нибудь новенькое, например «фермерское легкое», диагностированное мною у сертифицированного бухгалтера, слишком увлеченного садоводством на своем наделе городской земли. Это был явный случай экзогенного аллергического альвеолита, но я раскопал причину (и немало гордился этим). Бухгалтер последовал моему совету, перестал увлекаться компостированием и быстро выздоровел, после чего начал прославлять меня как чудотворца.

Но случались в моей практике часы, когда я жаждал обрести пациентов поинтереснее. Я читал и перечитывал «Легенду о Сан-Микеле» Акселя Мунте и мечтал, чтобы и меня звали лечить коронованных особ, светских львиц и знаменитых художников. Правда, среди моих пациентов было несколько миллионеров, но неинтересных – не великих пиратов и акул финансового мира, а всего лишь трудолюбивых юристов и промышленников; и у каждого была своя унылая история о том, как он скромно начинал и как теперь поднялся до – по моему мнению – весьма скромного интеллектуального и духовного уровня. Я хотел жить интереснее. Я знал, что я врач не хуже Мунте, что я смотрю на медицину в том же гуманистическом разрезе, но интересные пациенты мне не попадались. Я был обречен слушать то, что Вордсворт называл «печальной людской мелодией», слишком часто вырождающейся в нытье. Я был богат, поскольку полученное мною солидное наследство выросло благодаря разумным инвестициям, и к тому же, должен признаться, я немало брал с пациентов за свои услуги. Тогдашняя система здравоохранения допускала так называемую наценку, позволяя врачам брать за прием пациентов чуть больше предельной почасовой ставки, признаваемой государством. Я безжалостно накручивал цену, и мне казалось, что чем внимательнее я к пациентам, тем больше мои апоретики и несчастные страдальцы готовы платить за мое внимание.